Телешов Николай Дмитриевич - О Трех Юношах
Николай Дмитриевич Телешов
О ТРЕХ ЮНОШАХ
Из цикла "Легенды"
Творчество Николая Дмитриевича Телешова (1867 - 1957) известно широкому
читателю прежде всего по замечательной книга литературных мемуаров -
"Записки писателя". Между тем лучшие рассказы и повести Н. Телешова,
такие, как "На тройках", "Сухая беда", "Елка Митрича", "Между двух
берегов", "Начало конца" и др., также заслужили в свое время читательское
признание и создали их автору высокую репутацию в писательских кругах. О
произведениях: Н. Телешова с одобрением отбывались Л. Толстой и А. Чехов,
М. Горький, неизменно видевший в Телешове своего единомышленника, и скупой
на похвалы И. Бунин. В настоящем сборнике к упомянутым произведениям
добавлены избранные легенды и сказки, дополняющие представление о
творчестве писателя - убежденного демократа и гуманиста, последовательного
реалиста, символизирующего неразрывную связь и преемственность традиций
передовой русской и советской литературы.
I
Было далеко за полночь, когда я вышел из дома. Все спало кругом, и в
безмолвии ночи гулко и одиноко раздавались шаги мои по кремневой дороге.
Обогнув небо, луна стояла уже над горою и ясным зеленоватым светом
заливала Железноводск, по которому я проходил, и тень моя шла впереди
меня, длинная, бледная и косая.
На площади, на ступеньках церковной паперти меня ждал Халим, сидя с
поджатыми под себя ногами и беспечно покуривая; возле него, понурив
головы, стояли две лошади под казацкими седлами.
- Поедем, - сказал я Халиму, разбирая поводья.
Ночная свежесть бодрила меня.
Мы сели, накрылись бурками и, не разговаривая, тронулись по дороге к
базару.
Залитый лунным светом, как серебром, базар был пуст, и его дощатые
шалаши, где целый день галдят татары и казаки, стояли безлюдны и
молчаливы, и всюду вокруг было тоже безмолвно и пустынно, только топот
наших коней, ударявших по кремню подковами, нарушал окрестную тишину и
откликался эхом в горах. И вместе с волнами свежего ночного воздуха
возвращались к нам эти отклики, мешаясь с новыми звуками топота.
Гок-гок-гок! - сухо и отчетливо звучало в долине, и было похоже, что
скачет много всадников. Под лунным сиянием развертывалась перед нами вся
ширь с лугами и холмами и было видно далеко окрест.
Миновавши базар, Халим повернул влево по лесной тропинке. Сразу стало
темно, душно и узко, и лошади пошли шагом, то шлепая ногами по лужам, то
звонко задевая подковой о камень или спотыкаясь о корни. Кривой и частый
лес, обступивший тропинку, проникнутый лунным светом, становился все глуше
и темнее, и только листья наверху, колеблясь от ветра, то сверкали, то
чернели, то крутились мелкими блестками, и казалось, что в лесу идет
волшебный серебряный дождь. Наконец, стало совсем темно. Защищая глаза от
веток и голову от сучьев, нависавших над нашей тропинкой, мы ехали шагом,
почти пригнувшись к гриве коней, и часто впереди себя я слышал шум и
шелест, а иногда и треск отстраняемого Халимом сучка, и еще ниже и крепче
пригибался я к шее лошади.
Время шло. В лесу было совершенно черно и душно, и я не подозревал, что
в открытых долинах поднялся уже предрассветный ветер. Первый порыв его
встретил меня врасплох, едва мы выехали из леса на поляну, и чуть не
сорвал с головы фуражку.
- Аида! - вскрикнул Халим и, ударив нагайкой коня, галопом поскакал
вперед по широкой зеленой луговине.
У самой подошвы Бештау стояла сторожевая будка лесника; здесь мы
остановились и сошли с коней.
Перед нами высилась крутая трехглавая гора, на в
