Темкин Григорий - Лунный Лист
Григорий Темкин
Лунный лист
ХАРЬЮЗОВЫЙ РУЧЕЙ
Почему мы причалили именно у этого ручья? Трудно сказать. Скорее всего
чисто случайно: повсюду были точно такие же каменистые берега, изрезанные
ручейками и речушками, а за ними везде стелилась одинаково зеленая
тысячеглазая тундра, с любопытством всматривающаяся в небо бесчисленными
озерами. Просто нам - доктору Роману Алексееву и мне, фотожурналисту
Владимиру Карпову, двум фанатикам-рыболовам, - показалось, что мы отъехали
от Шойны, последнего оплота цивилизации на Канинском полуострове,
достаточно далеко, а потому сказали себе - здесь!
После того как был разбит лагерь, доктор отправился на ближайшее
озерцо, затянутое по краям нежно-зеленой травой, а я решил поблеснить в
речушке, где, по моим представлениям, должны были рыскать голодные косяки
нельмы, сига и омуля. Однако если рыба и водилась в речке, присутствия
своего она ничем не выдала. Безрезультатно побросав спиннинг минут сорок,
я заскучал и пошел проведать Романа.
Окруженный зыбким гудящим ореолом комаров и мошки, доктор стоял по
колено в сыром ягеле и, воинственно выставив окладистую бороду, вываживал
какую-то рыбину: кончик его спиннинга в такт рывкам пружинисто изгибался.
- Уже третья, - сообщил Роман, выбрасывая на берег щучку весом не более
полукилограмма. - Присоединяйся.
Я не заставил себя долго упрашивать и вскоре убедился, что щурята брали
здесь безотказно, чего нельзя было сказать об их родителях.
Ночи в Заполярье во второй половине июля еще не черные, но уже и не
"белые". Они скорее серовато-голубые или перламутровые. И когда такая ночь
опускается на землю, тундру затягивает дрожащей полупрозрачной дымкой. Эта
пелена порой совсем безмолвна, а порой делается разговорчивой и
многозвучной, и тогда опытный охотник различит в ней тявканье песца,
всхлипы совы, кашель росомахи...
Мы сидели с Романом у костра, ждали, когда снятая с огня уха дойдет на
углях, и вслушивались в дремлющую тундру. Тишина казалась абсолютной,
безграничной, всеобъемлющей. И тут мне показалось, что в ней звучат
далекие, почти неразличимые колокольчики. "Не зря такую тишину называют
звенящей", - подумал я.
- Колокольчики... - не то спросил, не то сообщил мне Роман.
И тогда я осознал, что перезвон мне не почудился.
- Похоже, у нас будут гости...
Вскоре в сумерках обрисовались силуэты человека и двух оленей.
Оставив оленей поодаль, человек не спеша и как-то по-хозяйски подошел к
костру, молча уселся на землю, достал из-за пазухи трубку и прикурил от
головешки. Это был пожилой ненец лет пятидесяти, одетый в летнюю
потрепанную малицу, сверкающие на коленях штаны из ровдуги [замша из
оленьей шкуры] и облысевшие от возраста пимы [высокие сапоги из камусов
(шкур с ног оленя) мехом наружу]. Лицо его, усталое и морщинистое,
светилось от наслаждения, глаза сошлись в узкие щелочки. Весь мир,
казалось, сосредоточился для него в трубке, исторгавшей клубы черного и
довольно едкого дыма.
Северный этикет нам был немного знаком: сперва угощение, потом беседа.
Роман указал взглядом на уху, и я разлил ее на троих - доктору и ненцу в
миски, себе в крышку от котелка. Ни слова не говоря, подал гостю уху,
пододвинул хлеб, чеснок.
Ненец так же молча принял миску, зачерпнул ложкой, попробовал... и
звучно сплюнул в сторону. Затем встал, отошел на несколько шагов и
выплеснул содержимое миски. Вернулся. Сел. И с брезгливостью произнес:
- Сяторей [щука (ненец.)]. Не рыба.
На мой вкус уха получилась отменная, но спорить я не стал
