Тендряков Владимир - Параня
Владимир Федорович ТЕНДРЯКОВ
ПАРАНЯ
Лето 1937 года.
Наш небольшой железнодорожный поселок осоловел от жары, от пыли, от
едкого дыма шлаковых куч, выброшенных паровозами.
На площади перед районной чайной, в просторечии - тошниловкой, с утра
до вечера звучно и бодро кричит со столба радио:
Побеждать мы не устали,
Побеждать мы не устанем!
Краю нашему дал Сталин
Мощь в плечах и силу в стане...
Кричит репродуктор. Скучают у изгрызенной коновязи колхозные лошаден-
ки. Двое парней-шоферов мучают ручкой не желающий заводиться грузовик. По-
перек крыльца чайной-тошниловки сладко спит облепленный мухами самый разве-
селый человек в поселке - Симаха Бучило.
В нашем сердце это имя,
На устах у всех наш Сталин...
Кричит репродуктор, а под столбом, посреди площади, обычное увеселение
- поселковая ребятня окружила дурочку Параню.
- Параня! Параня! Кто твой жених?
- Уд-ди! Уд-ди!.. - гудит Парапя и судорожно вертится в хохочущем ко-
лесе, подставляя то зад, то бок под щипки и тычки.
Муравьиная толчея, легкая давка, ликующий визг, привлекающий даже
взрослых. Несколько почтенных отцов семейств заинтересованно топчутся возле
дурочки, похохатывают, подзуживают:
- Ты, Парасковья, не таись, ты, девка, откройся нам...
- Кто твой жених, Параня?!
Парни из деревень, кого не назовешь ни большими, ни малыми, увальни в
смазанных сапогах, с младенчески наивным восторгом на опаленных физиономи-
ях, хозяева лошадей, дремавших у коновязи, тычут в Параню кнутовищами.
- Парань! Эй!
- Уд-ди!
- Чтой тебя уж и тронуть нельзя, цяця?
- Дык засватана.
- Га! Дай-кось я...
- Уд-ди! Уд-ди!
Мимо - в белых парусиновых брючках и рубашке апаш - идет Андрей Андре-
евич Молодцов, холостой инкассатор, человек приятной наружности, культурно-
го поведения, прекрасно исполнявший на мандолине "Светит месяц". По виду
можно бы уловить - он презирает и осуждает. Можно бы, но трудно. И Андрей
Андреевич Молодцов скрывается за углом, никем не понятый.
А баба из деревни с корзиной, увязанной платком, из-под которого высо-
вывается голова петуха с бледным, свалившимся набок гребнем, не вытерпела,
проста душа, и осуждения своего не скрыла:
- Ох бессовестники! Ох злыдни! Чем вам, ироды, помешала убогая?
- Тетка, спроси сама, кто жених-то... Никак не добьемся.
- Добром скажет - отстанем.
- Любо же знать...
- Гы-гы-гы!..
- Тьфу! Ошалелые! Креста на вас нет!
- Параня, кто твой?..
Параня ревет сильным сиплым мужским басом и по-детски размазывает чер-
ным тощеньким кулаком слезы и слюни.
- Ужо... Ужо... Зорьке Косому скажу, он вас ножиком зарежет...
А Зорька Косой сидит рядом, в тошниловке, у открытого окна любуется на
веселье - лицо узкое, бледное, черная челочка ровненько подрублена по самые
брови, скрывает лоб, глаза трезвые, скучноватые.
Говорят, что он убил двоих, но сумел открутиться, отсидел только год в
тюрьме. Зорька может выскочить на крыльцо, прикрикнуть тенорком: "Эй, вы-и!
Шабаш!" И все разойдутся. С Зорькой не шути, он благороден, но не часто...
Сегодня сидит, скучновато посматривает.
Параня сипло ревет, трет костистым кулачком лицо, дрожит под мешкови-
ной своим грязным, тощим, перекошенным телом.
- Уд-ди! Уд-ди!
И муравьиная толчея вокруг нее, и ликующие вопли, и звенящий детский
смех, и короткое басовитое похохатывание взрослых...
И величание из репродуктора новым голосом, уже не просто бодрым, а
проникновенным:
О Сталине мудром я песню слагаю,
А песня - от сердца, а песня такая...
Параня появилась в поселке года три том
