Теплов Лев - Подарок Доктора Лейстера
Лев Теплов
Подарок доктора Лейстера
Милая мама, я пишу вам в тесной каюте парохода "Пасифик", который везет
меня к китайским берегам. Зеленая волна бьет в иллюминатор, глухо урчит
где-то глубоко внизу машина. Эллен спит, неудобно изогнувшись на узкой
койке, а сын - мой маленький сын - прижался к ее плечу и тоже слит, шевеля
губами во сне. Только сейчас, глядя на него, я решил рассказать вам все.
Я родился... Это начало тысячи раз повторялось в человеческих
исповедях, но, кажется, еще никто не начинал так рассказ, обращаясь к
своей матери: ей ли не знать, как я появился на свет! Не относите эту
несвязность мыслей, как раньше бывало, на счет моей болезни. Наберитесь
терпения и мужества выслушать все до конца.
Я родился, о чем вы, мама, и не подозревали, в трущобах Чикаго, в
нелепом облезлом доме, который тянулся на целый квартал. В нем было
неисчислимое количество клетушек, в одной из которых ночевал мой вечно
пьяный отец и мать - моя первая мать, которая умерла рано. Я не помню ее.
Первое воспоминание моего детства было такое: я иду босиком по раскаленным
плитам двора, завешанного сохнущим бельем. Впереди что-то сверкает, голод
и любопытство тянут меня. И вот я подхожу к чужой растрепанной женщине, в
руках которой сияющий таз, протягиваю руки... и вдруг холодная волна
ударяет меня в грудь, едкая пена жжет глаза, и я падаю, не осмеливаясь
громко плакать. Их нельзя судить строго, жителей того страшного дома, они
были озлоблены постоянной, безысходной нуждой; что им было до маленького
мальчика в тряпье?
Когда именно я связался с веселыми ребятами из подвала, не помню;
кажется, я знал их всегда. Рыжий Майкл был у нас казначеем именно потому,
что так и не научился считать: он делил долларовые бумажки на глаз. А тот
- ангел Боб; ему было за пятьдесят, и не было такой грязи, такого
преступления на свете, которого он не знал бы. С ним вместе я первый раз
ночевал в тюрьме.
Его выпустили сразу - он умел это делать, - а я проторчал в клетке
шесть месяцев. Случай, правда, был чепуховый: поножовщина в кабаке.
Сначала мне нравилась эта жизнь - с ночными стычками, отчаянными
путешествиями по крышам и аккуратной работой над замками. Я считал, что в
этом мире двуногих зверей я устроился недурно: есть деньги, все доступно и
не лицемеришь, как те, которые выжимают доллары за полированным стеклом
контор.
Вы помните, наверно, ту историю, когда были ограблены два банка в
центре города - со взрывами, убитыми сторожами и прочей пищей для
газетчиков. Мы тогда уже приладились к солидному тресту, думали, сойдет,
но нас кто-то выдал.
И вот я, Билл-весельчак, двадцати двух лет, сел на дубовую скамейку, и
серый паяц в судейской шапке сказал, что мне не в столь уж далеком будущем
придется пересесть на электрический стул.
Признаюсь, это не особенно меня огорчило. Ведь в ночной моей жизни были
истории в духе ангела Боба, может быть, не такие шумные, как дело с
банком, но нехорошие. Они вымотали из меня тот маленький запас уверенности
в своей правоте, без которого человек не может двигаться и дышать. Но
когда наша машина шла из суда в тюрьму и, вильнув, налетела на кого-то, а
затем распорола себе кузов о встречный грузовик, я выскочил в пробоину и
побежал. Это я проделал не для спасения шкуры, а чтобы поддержать
репутацию Билла-весельчака: ведь в машине сидела почти вся наша компания.
Я не слышал выстрелов и, когда упал, думал, что споткнулся. Потом меня
грубо подхватили, и старший сказал:
- Скорее, тут рядом живет до
