Тифлида Симон - Перелет На Остров Мадатова И Назад
ТИФЛИДА СИМОН
ПЕРЕЛЕТ НА ОСТРОВ МАДАТОВА И НАЗАД
Касиморов кайтан ты не хочешь,
Зазов базов индохам ты не хочешь,
Ну а жизни разгадку ты хочешь?
Духан
На краю города, не доходя до Кукийского кладбища, стоял духан, всегда полный.
Там и сидели за скорбным столом. Было их десять или двенадцать кинто. Так искренне печалились, что видевший их подумал бы сразу: не приведи Господь.
Да и жарко было, лето ведь. Даже если бы не лето, все едино, вспотели бы. В дверях они зурначей поставили, так что весь духан был ихний и никто не смел войти туда, ну, конечно, и выйти тоже, до назначенного времени.
Красным вином поминали в такую жару, да и вовсе скоромным закусывали, хоть и Петров пост стоял. Кого же поминали?
А поминали покойного Хафо.
Иного и думать не надо.
Такие слова произносили, что слезы сами с ресниц слетали. Праведные были слезы. Но если спросить у кого — здесь, да и на том берегу — Хафо не заслуживал поминовения и плача.
Но красив был Хафо, вот и плакали они.
Нет, не мастеровой народ сидел за поминальным столом, не гильдия справляла тризну. Нет, не было здесь места для их сахарных затканных да заплетенных речей, — об этом и говорили глаза кинто, городских торгашей.
Разве Хафо был устабашем? Или Черкизовым?
Никем не был Хафо.
Наверху, на Кукийском кладбище, когда его хоронили, зурначи завывали. В гробу хоронили.
Вот как заколотили Хафо, так все десять или двенадцать кинто, все в слезах и рыданиях, разом присели на гроб, и каждый из них три-четыре раза стукнул задницей по крышке, будто задом этим сами к гробу примерялись.
— Чего это они? — Спросил мальчишка у могильщика.
— Вот тебе и чего... обычай у них такой.
— У кого?
— А у них.
— Кто это они?
— Поди, поди, воды принеси...
Я и был тем мальчишкой, это я видел, как Хафо хоронили.
Артем Гешаков
"Записки о моем времени"
(рукопись)
Часть первая
Житие маляра
Тут познакомьтесь с художником Хафо и запомните его бытие в обоих городах
Разве все с начала начинается?
Разве в дом только через дверь входят?
Тифлисский вор Эшиа, XIX век.
Пташка, усевшаяся на крыше Пестрых бань, знала, да и князьям со мчавшейся коляски указывали пальцем злыдни лакеи:
— Вон, барин, Хафо жопочник!
Князь-то поначалу ухмылялся, а после нет-нет, да и орал на косившего взглядом кучера.
— Извозчик! поезжай, что ли, подлец, или хочешь меня в овраг сбросить?!
А Хафо между тем на улице стоял.
Долговязый был парень, широкоплечий да в талии узкий. Приглядись к нему повнимательнее, заметно было, что весь он как-то взад клонился.
Одевался по-разному: если шел в верхний город на заработки, то надевал русскую шляпу, белую сорочку прилаживал с зелеными застежками и пиджачок к тому же накидывал. Если же на Мейдан шел, али на рынок выходил, то лихо расстегивал на себе алую атласную рубашку; сверху, на тонкую талию да на выпяченный зад надевал он городской черный кафтан в обтяжку, весь в золотых галунах.
Часы на длинной цепочке прятались в кармане таких же обтянутых штанов. Черными были и лаковые башмаки, только те больше на белые походили.
Любо-дорого было посмотреть на Хафо, когда стоял он на улице таким вот образом разодетый. То были его праздничные дни.
Хафо кошачьими глазами выглядывал. Нос же у него был соколиный. Нос соколиный да голос голубиный.
Бороду выбривал он таким манером, что змеилась она по щеке сажей выведенными диковинными письменами. Нагло колосились густые волосы из под ворота алой рубашки
