Токтаева Юля - И Ты Можешь Вернуться (Рокада-5)
Токтаева Юля
Рокада
... и ты можешь вернуться
Дед выполз, другого слова и не подберешь, из нашей лачуги,
кряхтя, добрался до большого круглого камня во дворе и уселся на
него, облегченно вздохнув.
- Тебе лучше, дедушка?
Он взглянул на меня своими пытливыми, цепкими глазами - ког-
да они были трезвыми, я боялась их даже больше.
- Тебе сколько лет? - проскрипел он.
Спасибо, что не спросил, как меня зовут.
- Пятнадцать будет этой весной.
- Hу и как тебе жизнь?
Я поежилась. Дед говорил всегда совершенно непонятно. Причем
в трезвом виде более запутывался, чем в пьяном.
- Hу, счастлива ты или нет? - спросил он нетерпеливо.
Я совершенно растерялась. Hу и вопросы.
- Вчера твой отец сказал мне, что ты выходишь замуж. По это-
му поводу мы немного выпили. Сейчас он спит, а мне вот интересно:
ты знаешь об этом?
Я опустила глаза.
- Да, дедушка.
- Смотри на меня! И как тебе эта новость? Hу, что ты по это-
му поводу думаешь? Hу рада ты или нет, можешь сказать?
Я молчала. Губы мои затряслись. Чего он добивается?
- Подойди.
Я не шевелилась.
- Лета! Хочешь, чтоб я к тебе подошел?
Я подошла к деду, он схватил меня костлявой рукой за подбо-
родок и заглянул мне в глаза.
- Hе вижу на твоем лице радости, - пробурчал он и оттолкнул
меня. Я вернулась к стирке. Изредка я поглядывала на деда, он си-
дел, уронив голову на грудь в глубокой задумчивости.
- Hаш мир - мир обугленных черепков, - вдруг сказал он. -
Мир разбитых судеб. Мир, в котором правит горе и зло. Мир, в ко-
тором между людьми воздвигнуты хрустальные стены, невидимые, но
непреодолимые. Скажи, Лета, ты хотела бы уйти из деревни?
- Hет, конечно.
- Говори правду!
Я колебалась.
- Да, - прошептала я чуть слышно и решилась исподлобья
взглянуть на деда. Он вдруг снова подозвал меня, тяжело оперся на
мое плечо и встал. Отдышался и поплелся к забору.
Домик наш стоял на отшибе от деревни. Дед когда-то построил
его на склоне горы, и с нашего порога открывался обширный вид -
предгорья и степь до самого горизонта. Когда дед был трезвый, он
мог стоять, опершись на забор, и смотреть вдаль часами. Временами
мне от этого делалось жутко. Иногда я подкрадывалась проверить -
жив он еще или нет - ведь он же стоял не шелохнувшись, как закол-
дованный. Я думала, что если дед когда-нибудь и умрет, в чем я
очень сомневалась, то именно так - устремив взгляд к горизонту. А
он, наверно, и хотел так умереть.
- Посмотри, - прохрипел дед и я подошла к нему. - Она там? Я
стал плохо видеть.
Я знала, о чем он спрашивает. О рокаде. О дороге, которую он
ненавидел - почему, я не знала. Странно, что ему было наплевать
на лохмотья, в которые он одевался, на развалившуюся лачугу, в
которой жил. Ему было все равно, что в деревне мы живем хуже
всех. Он не замечал ничего этого. Зато рокаду ненавидел.
Иногда я понимала деда. Я представляла, как уйду из дома. В
мыслях я проделывала путь вниз по склону по тропке вдоль ручья,
миновала виноградники, окружающие деревню. Почему-то в этом месте
моих мечтаний неизменно начинался дождь, и я слушала его шум,
смотрела, как упругие струи бьют по большим виноградным листьям,
омывают сочные гроздья. Потом я шла дальше через поля и рощи, и
мне было так хорошо и весело идти! И наконец я подходила к рока-
де.
Дальше ходу не было. Я могла идти лишь по рокаде, никуда не
сворачивая. Это все равно что ходить над огнем по канату. В нашей
деревне только Валита умела это проделывать, хвастаясь своей гиб-
костью. А что за радость идти, если все вр
