Толстой Лев Николаевич - Благодарная Почва
Л.Н.Толстой
БЛАГОДАРНАЯ ПОЧВА
Из дневника
Опять живу я моего друга Черткова в Московской губернии. Гощу по той же
причине, по которой мы съезжались с ним на границе Орловской и я год тому
назад приезжал в Московскую. Причина та, что черта оседлости для Черткова -
весь земной шар, кроме Тульской губернии. Вот я и выезжаю на разные концы этой
губернии, чтобы видеться с ним.
Выхожу в восьмом часу на обычную прогулку. Жаркий день. Сначала иду по
жесткой глинистой дороге мимо акации, готовящейся уже трещать и выбрасывать
свои семена; потом мимо начинающей желтеть ржи с своими чудными, все еще
свежими васильками; выхожу в черное, почти все уж запаханное паровое поле;
направо пашет старик в бахилках сохой и на плохой худой лошади, и слышу
сердитое старинное: "Вылезь!" - с особенным ударением на втором слоге. И
изредка: "У! Дьявол!" И опять: - "Вылезь... Дьявол". Хотел поговорить с ним,
но, когда я проходил мимо его борозды, он был на противоположном конце полосы.
Иду дальше. Впереди другой пахарь. С этим, должно быть, сойдусь, когда он
будет подходить к дороге. "Коли сойдусь, то и поговорю с ним, если придется",
- думаю я. И как раз встречаемся с ним у дороги. Этот пашет плугом на крупной
рыжей лошади; молодой, красиво сложенный малый, одет хорошо, в сапогах,
ласково отвечает на мой привет: "Бог на помощь".
Плуг плохо берет накатанную дорогу, он переезжает ее и останавливается.
- Что же, лучше сохи?
- Как же, много легче.
- А давно завел?
- Недавно, да вот украли было.
- Как же, нашли?
- Нашли, своей же деревни.
- Что же, и в суд подали?
- А то как же?
- Зачем же подавать, коли плуг нашелся?
- Да ведь вор.
- Что ж, что вор, посидит в остроге - хуже воровать научится.
Серьезно и внимательно смотрит на меня, очевидно не отвечая ни согласием,
ни отрицанием на новую для него мысль.
Свежее, здоровое, умное лицо с чуть пробивающимися светлыми волосами на
бороде и верхней губе, с умными серыми глазами. Он заворотил лошадь, чтобы
идти назад, но оставил плуг, очевидно желая отдохнуть и не прочь поговорить. Я
взялся за ручки плуга и тронул потную сытую рослую кобылу. Кобыла влегла в
хомут, а я сделал несколько шагов. Но я не удержал плуг, он выскочил, и я
остановил лошадь.
- Нет, вы не можете.
- Только тебе борозду испортил.
- Это ничего, справлю.
Он осадил лошадь, чтобы взять пропущенное мною, но не стал пахать.
- На солнце жарко, пойдем в кустах посидим, - пригласил он, указывая на
лесок вплоть у конца полосы.
Мы перешли в тень молодых березок. Он сел на землю, я остановился против
него.
- Из какой деревни?
- Из Ботвиньина.
- Далече?
- Вон маячит на горке. - И он показал мне.
- Что же так далеко от дома пашешь?
- Да это не моя, здешнего мужичка, я нанялся.
- Как нанялся, на лето?
- Не, посеять нанялся - вспахать, передвоить, как должно.
- Что же, у него земли много?
- Да мер двадцать высевает.
- Вот как, а лошадь это твоя? Хорошая лошадь.
- Да кобыла ничего, - говорит он с спокойной гордостью.
Кобыла действительно такая по ладам, росту и сытости, каких редко видишь у
крестьян.
- Верно, живешь в людях, извозом занимаешься?
- Не, дома, один и хозяи 1000 н.
- Такой молодой?
- Да я с семи лет без отца остался, брат в Москве живет, на фабрике.
Сначала сестра помогала, тоже на фабрике жила, а с четырнадцати лет как есть
один, во все дела, и работал, и наживал, - сказал он с спокойным сознанием
своего достоинства.
- Женат?
- Нет.
- Так кто же у тебя по домашности?
- А матушка?
- И коро
