Толстой Лев Николаевич - Из Кавказских Воспоминаний (Разжалованный)
Л. Н. Толстой
ИЗ КАВКАЗСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ
РАЗЖАЛОВАННЫЙ
(1853-1856)
Мы стояли в отряде. - Дела уже кончались, дорубали просеку и с каждым
днем ожидали из штаба приказа об отступлении в крепость. Наш дивизион
батарейных орудий стоял на скате крутого горного хребта, оканчивающегося
быстрой горной речкой Мечиком, и должен был обстреливать расстилавшуюся
впереди равнину. На живописной равнине этой, вне выстрела, изредка,
особенно перед вечером, там и сям показывались невраждебные группы конных
горцев, выезжавших из любопытства посмотреть на русский лагерь. Вечер был
ясный, тихий и свежий, как обыкновенно декабрьские вечера на Кавказе,
солнце спускалось за крутым отрогом гор налево и бросало розовые лучи на
палатки, рассыпанные по горе, на движущиеся группы солдат и на наши два
орудия, тяжело, как будто вытянув шеи, неподвижно стоявшие в двух шагах от
нас на земляной батарее. Пехотный пикет, расположенный на бугре налево,
отчетливо обозначался на прозрачном свете заката, с своими козлами ружей,
фигурой часового, группой солдат и дымом разложенного костра. Направо и
налево, по полугоре, на черной притоптанной земле белели палатки, а за
палатками чернели голые стволы чинарного леса, в котором беспрестанно
стучали топорами, трещали костры и с грохотом падали подрубленные деревья.
Голубоватый дым трубой подымался со всех сторон в светло-синее морозное
небо. Мимо палаток и нивами около ручья тянулись с топотом и фырканьем
казаки, драгуны и артиллеристы, возвращавшиеся с водопоя. Начинало
подмораживать, все звуки были слышны особенно явственно, - и далеко вперед
по равнине было видно в чистом редком воздухе.
Неприятельские кучки, уже не возбуждая любопытства солдат, тихо разъезжали по
светло-желтому жневью кукурузных полей, кой-где из-за деревьев виднелись высокие
столбы кладбищ и дымящиеся аулы.
Наша палатка стояла недалеко от орудий, на сухом и высоком месте, с которого вид
был особенно обширен. Подле палатки, около самой батареи, на расчищенной
площадке была устроена нами игра в городки или чушки. Услужливые солдатики тут
же приделали для нас плетеные лавочки и столик. По причине всех этих удобств
артиллерийские офицеры, наши товарищи и несколько пехотных любили по вечерам
собираться в нашей батарее и называли это место клубом.
Вечер был славный, лучшие игроки собрались, и мы играли в городки. Я, прапорщик
Д. и поручик О. проиграли сряду две партии и к общему удовольствию и смеху
зрителей, - офицеров, солдат и денщиков, глядевших на нас из своих палаток, -
провезли два раза на своих спинах выигравшую партию от одного кона до другого.
Особенно забавно было положение огромного, толстого штабс-капитана Ш., который,
задыхаясь и добродушно улыбаясь, с волочащимися по земле ногами проехал на
маленьком и тщедушном поручике О. Но становилось уже поздно, денщики вынесли
нам, на всех шесть человек, три стакана чая без блюдечек, и мы, окончив игру,
подошли к плетеным лавочкам. Около них стоял незнакомый нам небольшой человечек
с кривыми ногами, в нагольном тулупе и в папахе с длинною висящей белой шерстью.
Как только мы подошли близко к нему, он нерешительно несколько раз снял и надел
шапку и несколько раз как будто собирался подойти к нам и снова останавливался.
Но решив, должно быть, что уже больше нельзя оставаться незамеченным, незнакомый
человек этот снял шапку и, обходя нас кругом, подошел к штабс-капитану Ш.
- А, Гуськантини! Ну что, батенька? - сказал ему Ш. добродушно улыбаясь еще под
влиянием свое
