Толстой Лев Николаевич - Метель
Л.Н.Толстой
МЕТЕЛЬ
(1856)
I.
В седьмом часу вечера, я, напившись чаю, выехал со станции, которой
названия уже не помню, но помню, где-то в Земле Войска Донского, около
Новочеркасска. Было уже темно, когда я, закутавшись в шубу и полость, рядом
с Алешкой уселся в сани.
За станционным домом казалось тепло и тихо. Хотя снегу не было сверху, над
головой не виднелось ни одной звездочки, и небо казалось чрезвычайно низким и
черным сравнительно с чистой снежной равниной, расстилавшейся впереди нас.
Едва миновав темные фигуры мельниц, из которых одна неуклюже махала своими
большими крыльями, и выехав за станицу, я заметил, что дорога стала тяжелее и
засыпаннее, ветер сильнее стал дуть мне в левую сторону, заносить в бок хвосты и
гривы лошадей и упрямо поднимать и относить снег, разрываемый полозьями и
копытами. Колокольчик стал замирать, струйка холодного воздуха пробежала через
какое-то отверстие в рукаве за спину, и мне пришел в голову совет смотрителя не
ездить лучше, чтоб не проплутать всю ночь и не замерзнуть дорогой.
- Не заблудиться бы нам? - сказал я ямщику. Но, не получив ответа, яснее
предложил вопрос: - Что, доедем до станции, ямщик? не заблудимся?
- А Бог знает, - отвечал он мне, не поворачивая головы, - вишь, какая поземная
расходится: ничего дороги не видать. Господи-батюшка !
- Да ты скажи лучше, надеешься ты довезти до станции или нет? - продолжал я
спрашивать. - Доедем ли?
- Должны доехать, - сказал ямщик и еще продолжал говорить что-то, чего уже я не
мог расслышать за ветром.
Ворочаться мне не хотелось; но и проплутать всю ночь в мороз и метель в
совершенно голой степи, какова эта часть Земли Войска Донского, казалось очень
невесело. Притом же, несмотря на то, что в темноте я не мог рассмотреть его
хорошенько, ямщик мой почему-то мне не нравился и не внушал к себе доверия. Он
сидел совершенно посередине, с ногами, а не сбоку, роста был слишком большого,
голос у него был ленивый, шапка какая-то не ямская - большая, раскачивающаяся в
разные стороны; да и понукал он лошадей не так, как следует, а держа вожжи в
обеих руках, точно как лакей, который сел на козлы за кучера, и, главное, не
доверял я ему почему-то за то, что у него уши были подвязаны платком. Одним
словом, не нравилась и как будто не обещала ничего хорошего эта серьезная,
сгорбленная спина, торчавшая передо мною.
- А по-моему лучше бы воротиться, - сказал мне Алешка: - плутать-то что
веселого!
- Господи-батюшка! вишь, несет какая кура! ничего дороги не видать, все глаза
залепило... Господи-батюшка! - ворчал ямщик.
Не проехали мы четверти часа, как ямщик, остановив лошадей, передал вожжи
Алешке, неловко выпростал ноги из сиденья и, хрустя большими сапогами по снегу,
пошел искать дорогу.
- Что? куда ты? сбились, что ли? - спрашивал я; но ямщик не отвечал мне, а,
отвернув лицо в сторону от ветра, который сек ему глаза, отошел от саней.
- Ну что? есть? - повторил я, когда он вернулся.
- Нету ничего, - сказал он мне вдруг нетерпеливо и с досадой, как будто я был
виноват в том, что он сбился с дороги, и, медлительно опять просунув свои
большие ноги в передок, стал разбирать вожжи замерзлыми рукавицами.
- Что ж будем делать? - спросил я, когда мы снова тронулись.
- Что ж делать! поедем, куда Бог даст.
И мы поехали тою же мелкой рысью, уже очевидно целиком, где по сыпучему в
четверть снегу, где по хрупкому голому насту.
Несмотря на то, что было холодно, снег на воротнике таял весьма скоро; заметь
низовая всё усиливалась,
