Толстой Лев Николаевич - Хаджи Мурат
Л.Н.ТОЛСТОЙ
ХАДЖИ-МУРАТ
I
Я возвращался домой полями. Была самая середина лета. Луга убрали и
только что собирались косить рожь.
Есть прелестный подбор цветов этого времени года: красные, белые,
розовые, душистые, пушистые кашки; наглые маргаритки; молочно-белые с
ярко-желтой серединой "любишь-не-любишь" с своей прелой пряной вонью;
желтая сурепка с своим медовым запахом; высоко стоящие лиловые и белые
тюльпановидные колокольчики; ползучие горошки; желтые, красные, розовые,
лиловые, аккуратные скабиозы; с чуть розовым пухом и чуть слышным приятным
запахом подорожник; васильки, ярко-синие на солнце и в молодости и голубые
и краснеющие вечером и под старость; и нежные, с миндальным запахом,
тотчас же вянущие, цветы повилики.
Я набрал большой букет разных цветов и шел домой, когда заметил в
канаве чудный малиновый, в полном цвету, репей того сорта, который у нас
называется "татарином" и который старательно окашивают, а когда он
нечаянно скошен, выкидывают из сена покосники, чтобы не колоть на него
рук. Мне вздумалось сорвать этот репей и положить его в середину букета. Я
слез в канаву и, согнав впившегося в середину цветка и сладко и вяло
заснувшего там мохнатого шмеля, принялся срывать цветок. Но это было очень
трудно: мало того что стебель кололся со всех сторон, даже через платок,
которым я завернул руку, - он был так страшно крепок, что
[24]
я бился с ним минут пять, по одному разрывая волокна. Когда я, наконец,
оторвал цветок, стебель уже был весь в лохмотьях, да и цветок уже не
казался так свеж и красив. Кроме того, он по своей грубости и аляповатости
не подходил к нежным цветам букета. Я пожалел, что напрасно погубил
цветок, который был хорош в своем месте, и бросил его, "Какая, однако,
энергия и сила жизни, - подумал я, вспоминая те усилия, с которыми я
отрывал цветок. - Как он усиленно защищал и дорого продал свою жизнь".
Дорога к дому шла паровым, только что вспаханным черноземным полем. Я
шел наизволок по пыльной черноземной дороге. Вспаханное поле было
помещичье, очень большое, так что с обеих сторон дороги и вперед в гору
ничего не было видно, кроме черного, ровно взборожденного, еще не
скороженного пара. Пахота была хорошая, и нигде по полю не виднелось ни
одного растения, ни одной травки, - все было черно. "Экое разрушительное,
жестокое существо человек, сколько уничтожил разнообразных живых существ,
растений для поддержания своей жизни", - думал я, невольно отыскивая
чего-нибудь живого среди этого мертвого черного поля. Впереди меня, вправо
от дороги, виднелся какой-то кустик. Когда я подошел ближе, я узнал в
кустике такого же "татарина", которого цветок я напрасно сорвал и бросил.
Куст "татарина" состоял из трех отростков. Один был оторван, и, как
отрубленная рука, торчал остаток ветки. На других двух было на каждом по
цветку. Цветки эти когда-то были красные, теперь же были черные. Один
стебель был сломан, и половина его, с грязным цветком на конце, висела
книзу; другой, хотя и вымазанный черноземной грязью, все еще торчал
кверху. Видно было, что весь кустик был переехан колесом и уже после
поднялся и потому стоял боком, но все-таки стоял. Точно вырвали у него
кусок тела, вывернули внутренности, оторвали руку, выкололи глаз. Но он
все стоит и не сдается человеку, уничтожившему всех его братии кругом его.
"Экая энергия! - подумал я. - Все победил человек, миллионы трав
уничтожил, а этот все не сдается".
[25]
И мне вспомнилась одна давнишняя кавказская история часть кото
