Трифонов Юрий - Предварительные Итоги
Юрий Трифонов
Предварительные итоги
В начале мая ударила тропическая жара, жизнь в городе
сделалась невыносимой, номер накалялся с одиннадцати часов и не
остывал до рассвета, у меня начались одышки, головокружения,
одна ночь была ужасной, и я, промучившись эту ночь бессонницей,
стеснением в груди и страхом смерти, к утру смалодушничал и
позвонил в Москву. Был девятый час, значит, в Москве седьмой. Я
услышал испуганный голос Риты: "Что с тобой?" Через секунду
вспомнив о том, как я себя вел, она заговорила спокойнее и
суше, даже с ноткой недовольства: зачем звонить в такую рань,
если ничего страшного не случилось? Но ведь я позвонил в
седьмом часу! После почти двухмесячного молчания. Это
что-нибудь да значило. Могло значить -- бедствие, желание
примириться, раскаяние, тоску, что угодно, и все, вместе
взятое. Но она тут же успокоилась, когда я сказал: "Ничего
страшного, просто жара, тридцать четыре в тени, и я хочу
прилететь сегодня или завтра, как достану билет". Она сказала:
"Ну, прилетай. У тебя что, давление поднялось?" Я сказал, что
не мерил, но, наверное, поднялось. Получил совет принимать
раувазан и показаться врачу прежде, чем брать билет. Совет был
разумный, я согласился. В общем, была сделана глупость: если уж
возвращаться, то безо всяких звонков. Ночной перепуг. Нечто
старческое. Вот это меня больше всего и огорчило. Однако
улетать отсюда немедленно я решил твердо.
Утром пришел Мансур и отговорил. Мой благодетель сказал,
что устроит меня в Тохир, что там чудесно, прохладно, можно
спокойно работать, можно отдыхать, как в магометанском раю. При
этом Мансур подмигивал, его широкое рябое лицо намекало на
что-то, и он делал большим пальцем правой руки загадочные
жесты, имеющие целью заинтриговать, но я-то знал, что ему
главное -- чтоб я не уехал, не закончив работы. Какой уж там
магометанский рай! Вода с перебоями, сортир во дворе, а вместо
райских гурий -- несколько пенсионерок из профсоюзного
санатория.
Но не было денег на билет. Вообще -- на жизнь. И я не мог
улететь. Я ехал в Тохир на старом, дребезжащем, как
разболтанный велосипед, допотопном ЗИМе. Его где-то списали за
допотопность и ветхость; Мансур приобрел этот катафалк для
своего учреждения, и я, кажется, догадываюсь почему. Не
последнюю роль тут сыграли пыльные, но чрезвычайно просторные
сиденья: на них можно было лечь втроем, вчетвером, раскинуть
скатерть и даже положить целую тушку джейрана. Я сидел на
барском сиденье, дышал горячим ветром, бившим в лицо, ощущая в
то же время не истребимую никакими сквозняками пыль и легкий
запах духов -- катафалк с хорошей скоростью мчался по шоссе на
юг, -- и представлял себе, как Рита сейчас мечется по Москве,
не зная, что предпринять. Мой звонок, конечно, выбил ее из
колеи. Матери она не скажет, а Кириллу, может быть, и
обмолвится с чувством некоторого торжества: "Звонил отец.
По-моему, подбрасывает хвост", на что мудрый сыночек, которому
все совершенно все равно, скажет: "А я что говорил? Я ж
говорил, что он больше двух месяцев не продержится".
Советоваться она побежит к какой-нибудь из подруг, скорее всего
к Ларисе. Дружба с Ларисой мне представляется постыдной,
несколько раз я пытался открыть Рите глаза, увещевал, требовал,
бывал с Ларисой намеренно груб по телефону и даже дома, когда
она появлялась, -- никакого успеха. Рита не хотела видеть
правды и, в своей манере, действовала назло, а Лариса прощала
мне самый оскорбительный тон и отвечала лестью и шуточками.
Вначале, к
