Тургенев Иван - Часы
Иван Сергеевич Тургенев
Часы
Рассказ старика 1850 г.
Расскажу вам мою историю с часами...
Курьезная история!
Дело происходило в самом начале нынешнего столетия, в 1801 году. Мне
только что пошел шестнадцатый год. Жил я в Рязани, в деревянном домике,
недалеко от берега Оки - вместе с отцом, теткой и двоюродным братом. Мать
свою я не помню: она скончалась года три после замужества; кроме меня, у
отца моего детей не было. Звали его Порфирием Петровичем. Человек он был
смирный, собою неказистый, болезненный; занимался хождением по делам
тяжебным-и иным. В прежние времена подобных ему людей обзывали подъячими,
крючками, крапивным семенем; сам он величал себя стряпчим. Нашим домашним
хозяйством заведовала его сестра, а моя тетка - старая пятидесятилетняя
дева; моему отцу тоже минул четвертый десяток. Большая она была богомолка -
прямо сказать: ханжа, тараторка, всюду нос свой совала; да и сердце у ней
было не то, что у отца - недоброе. Жили мы - не бедно, а в обрез. Был у
моего отца еще брат, Егор по имени; да того за какие-то якобы
"возмутительные поступки и якобинский образ мыслей" (так именно стояло в
указе) сослали в Сибирь еще в 1797 году.
Егоров сын, Давыд, мой двоюродный брат, остался у моего отца на руках и
проживал с нами. Он был старше меня одним только годом; но я преклонялся
перед ним и повиновался ему, как будто он был совсем большой. Малый он был
не глупый, с характером, из себя плечистый, плотный, лицо четыреугольное,
весь в веснушках, волосы рыжие, глаза
серые, небольшие, губы широкие, нос короткий, пальцы тоже
короткие-крепыш, что называется-и сила не по летам! Тетка терпеть его не
могла; а отец-так даже боялся его... или, может быть, он перед ним себя
виноватым чувствовал. Ходила молва, что не проболтайся мой отец, не выдай
своего брата-Давыдова отца не сослали бы в Сибирь! Учились мы оба в
гимназии, в одном классе, и оба порядочно; я даже несколько получше
Давыда... память у меня была острей; но мальчики - дело известное! - этим
превосходством не дорожат и не гордятся, и Давыд все-таки оставался моим
вожаком.
II
Зовут меня-вы знаете-Алексеем. Я родился 7, а именинник я 17 марта.
Мне, по старозаветному обычаю, дали имя одного из тех святых, праздник
которых приходится на десятый день после рождения. Крестным отцом моим был
некто Анастасий Анастасьевич Пучков, или, собственно: Настасей Настасеич;
иначе никто его не величал. Сутяга был он страшный, кляузник,
взяточник-дурной человек совсем; его из губернаторской канцелярии выгнали, и
под судом он находился не раз; отцу он бывал нужен... Они вместе
"промышляли". Из себя он был пухлый да круглый; а лицо как у лисицы, нос
шилом; глаза карие, светлые, тоже как у лисицы. И все он ими двигал, этими
глазами, направо да налево, и носом тоже водил - словно воздух нюхал.
Башмаки носил без каблуков и пудрился ежедневно, что в провинции тогда
считалось большою редкостью. Он уверял, что без пудры ему быть нельзя, так
как ему приходится знаться с генералами и с генеральшами.
И вот наступил мой именинный день! Приходит Настасей Настасеич к нам в
дом и говорит:
- Ничем-то я доселева, крестничек, тебя не дарил; зато посмотри, каку
штуку я тебе принес сегодня!
И достает он тут из кармана серебряные часы луковицей, с написанным на
циферблате розаном и с бронзовой цепочкой! Я так и сомлел от восторга,-а
тетка, Пелагея Петровна, как закричит во все горло:
- Целуй руку, целуй руки, паршивый! Я стал целовать у крестного отца
руку, а тетка, знай
