Библиотека в кармане -русские авторы

         

Угрюмова Виктория - Саксофонист


Виктория Угрюмова
Саксофонист
Это было в один из давних приездов. Санкт-Петербург, тогда еще
Ленинград, подхватил ноябрь, словно простуду или грипп. С неба текло.
Фонтанка была похожа на взгляд ревнивой жены - такая же серая, мутная
и скучная. Иногда, спохватясь, срывался снег, и даже пролетал какое-то
расстояние в виде белых хлопьев, но на земле уже представлял из себя
мокрое нечто, похожее на грязную половую тряпку.
Город жил своей яркой жизнью, не обращая внимания на природу.
Троллейбусы и автобусы шли переполненными. Вечерело; что на Невском
означает полную темноту неба и туч, подсвеченную тысячами огней -
голубых, оранжевых, красных, зеленых.
Шпиль Адмиралтейства уперся в какое-то особенно пухлое облако, да
так и застыл, тускло-тускло отливая золотом в сумерках.
В переходе на Невском труба и скрипка исполняли марш из "Аиды".
Рядом стояла фетровая шляпа внушительных размеров, настойчиво
напоминая бегущим мимо гражданам о презренном эквиваленте бесценного
таланта - деньгах. Деньги давали охотно: помалу, зато часто, и за этих
музыкантов можно было не тревожиться. Бойко шла также торговля
мороженым. Здесь будет уместно заметить, что летом в Санкт-Петербурге
его едят неохотно: жары здесь практически не бывает, а
сумрачные, моросящие дни, которые окутывают прохладой и зябкой
неприветливостью, располагают, скорее, к чашке горячего кофе или
бульона с чем-нибудь мягким и пухлым - слоеным пирожком, например. А
начиная с ноября, терять уже нечего, и мороженое вдруг начинает
пользоваться спросом.
Невский славится своими маленькими забегаловками и кафе, так что
я ходила, передвигаясь зигзагами, из одного в другое, что укрепляло и
тело, и душу.
Напротив Казанского сидели самые отчаянные мастера живописи и
графики. Большинство их собратьев по профессии ретировалось, как
только день стал меркнуть. Но эти, вооружившись термосами и
металлическими фляжечками, плоскими и блестящими, как у немецких
солдат, прихлебывая и пофыркивая, ждали настоящего ценителя.
И это немного напоминало Монмартр, который вдруг решил разместиться в
горизонтальной плоскости.
Дворцовая площадь была пуста и темна; до такой степени, что
именно здесь Санкт-Петербург переходил границы реального и постепенно
превращался в тот самый город на Неве, город Блока, город Петра.
Именно на этом пятачке становилось понятно, отчего он так будоражит
умы резкими и гибкими очертаниями своих мостов, выгнувших спины, как
сердитые звери; тусклым, мечущимся светом фонарей, который падал на
землю вместе со снегом... Два города жили рядом, и в какой-то момент
трудно было угадать, что относится к настоящему, реальному, а что уже
не принадлежит этому миру.
Никого... Пустыня. И в этой пустыне, на самом краю площади,
скромно и незаметно, словно желтый невзрачный цветок, стоит фонарь. А
под фонарем - одинокий человек.
Он играл на саксофоне в черноте и пустоте Дворцовой площади, а
ветер трепал его волосы и пальто, рвал нотные листы, кружил прелые
листья, невесть откуда занесенные сюда. Трепещущие, печальные,
протяжные звуки настолько околдовали меня, - даже не могу вспомнить,
что именно он исполнял. Тогда это было неважно. Зачарованная, я
подошла поближе. И здесь, темным и неприветливым вечером, в хороводе
мокрых снежинок и шумного ветра, дувшего отовсюду, человек сыграл ту
самую завораживающую мелодию из "Ловцов жемчуга". Она и сама по себе
затрагивает какие-то струнки в душе, и саксофон усиливает это
воздействие, переводя музыку в магию, в шальное





Содержание раздела