Улицкая Людмила - Перловый Суп
ЛЮДМИЛА УЛИЦКАЯ
Перловый суп
Почему ранняя память зацепилась трижды за этот самый перловый суп? Он
был действительно жемчужно-серый, с розоватым, в сторону моркови, переливом
и дополнительным перламутровым мерцанием круглой сахарной косточки,
полузатопленной в кастрюле.
Вечером, после запоздалого обеда, мама перелила часть супа в помятый
солдатский котелок и дала его мне в руки. Я спускалась по лестнице со
второго этажа одна, а мама стояла в дверях квартиры и ждала. Эта картина
осталась у меня почему-то в этом странном ракурсе, сверху и чуть сбоку: по
лестнице осторожно спускается девочка лет четырех в темно-синем фланелевом
платье с клетчатым воротничком, в белом фартучке с вышитой на груди кошкой
- в одежде, соответствующей дореволюционным идеалам моей бабушки,
полагающей, что фартук именно потому должен быть белым, что на темном грязь
плохо видна, - коротенькая толстая косичка неудобно утыкается сзади в шею,
но поправить невозможно, потому что в одной руке теплый котелок с супом, а
другой я держусь за чугунные стойки перил.
Туфли на пуговицах немного скользят по стертым ступеням, и потому я
иду младенческими приставными шагами, с большой опаской.
Я спускаюсь на марш, поворачиваюсь, вижу маму, которая терпеливо ждет
меня в дверях и улыбается своей чудесной улыбкой, от которой красота ее
немного портится.
Я вздыхаю и продолжаю спуск. Внизу, под лестницей, в каморе, живет
пара нищих, костлявый носатый Иван Семенович и маленькая старушка по
прозвищу Беретка. Я их боюсь и брезгаю, но мама, как мне кажется, об этом
знать не должна.
Под лестницей нет электричества, иногда у них горит керосиновая лампа,
иногда совсем темно. Обыкновенно Иван Семенович лежит на какой-то лежанке,
покрытой тряпьем, а Беретка, в вытертом бархатном пальто и серо-зеленой
вязаной беретке, сидит у него в ногах.
Я стучу. Никто не отзывается. Спиной я открываю дверь. Керосиновая
лампа выдает мне Беретку, которую без головного убора я сначала не узнаю.
Оказывается, она лысая, вернее, не совсем лысая: и лицо и голова ее покрыты
одинаковыми редкими длинными волосами и крупными коричневыми родинками. Она
жалко улыбается и суетливо натягивает на лысую голову берет:
- Ой, детка, это ты, а я и не слышу...
Я отдаю ей котелок, из кармана фартука вынимаю два куска хлеба и
говорю почему-то "спасибо".
Беретка переливает суп из котелка в банку и бормочет что-то
неразборчивое, похоже на "мыло, мыло".
Сухой грязной рукой возвращает мне котелок. Старик кашляет. Беретка
кричит ему:
- Иван Семенович! Вам покушать прислали, вставайте!
Пахнет у них ужасно.
С облегчением бегу я вверх по лестнице, мама стоит на свету, в дверном
проеме и улыбается мне. Она в белом фартуке, даже с кружевной ленточкой на
груди. Мама красивая, как принцесса. Одно только смущает: кажется, у
принцесс белокурые волосы, а у мамы веселые черные кудряшки, подхваченные
сзади двумя заколками...
Нищие исчезли незадолго до праздника, который я запомнила очень
хорошо. Отец вел меня за руку по нарядному городу, и повсюду были
выставлены косые красные кресты. Я начинала тогда разбирать буквы и
спросила у отца, почему всюду написано "ХА-ХА-ХА...". Он раздраженно дернул
меня за руку, а потом объяснил, что эти косые кресты означают еще цифру
тридцать.
Вечером того же дня, уже лежа в постели, я слышала, как мама говорит
отцу:
- Нет, не понимаю, отказываюсь понимать, кому они мешали...
- Город к празднику почистили... - объяснил ей отец.
Во второй истории перловый суп не
