Улицкая Людмила - Женщины Русских Селений
ЛЮДМИЛА УЛИЦКАЯ
Женщины русских селений...
Стол был накрыт с роскошью бедняков: вся еда, приготовленная без
соприкосновения с руками человека, была куплена в Зейбарс, в дорогой
кулинарии на 81-й, приволочена Верой на своем горбу через весь Нью-Йорк в
Квинс и разложена наспех в простецкие китайские плошки. Еды оказалось вдвое
больше, чем нужно для трех стремящихся к похуданию женщин, а выпивки - на
пятерых пьющих мужиков, которых как раз и не было
Обилие выпивки образовалось случайно: хозяйка дома Вера выставила от
себя водки обыкновенной, без затей, и еще одна стояла в шкафчике, и обе
гостьи принесли по бутылке: Марго - голландский Cherry, а Эмма, москвичка
командировочная, - поддельный Наполеон, приобретенный в гастрономе на
Смоленской для особо торжественного случая. Он и представился, этот случай,
выпала эта безумная командировка, о которой она и мечтать не мечтала
Теперь Марго с Эммой сидели перед накрытым Верой столом, а сама
хозяйка вышла погулять с Шариком, который долго терпеть от старости не мог,
а гадить в доме от благородства не смел, и потому жестоко страдал от
внутреннего конфликта. Сидели молча перед накрытым столом и ждали самое
Веру, с которой Марго была очень дружна в американской жизни. Между собой
Вера с Эммой были знакомы заочно. Благодаря Маргошиной болтливости, многое
друг о друге знали, но увиделись в этот вечер первый раз. Со вчерашнего
вечера между Марго и Эммой пробежала какая-то давняя кошка, и Эмма
старалась вспомнить теперь, почему она от Маргоши в давние московские
времена иногда отдалялась, а потом снова к ней возращалась, как к старому
любовнику.
Остановилась Эмма не в гостинице, а у Маргоши, с которой не виделась
ровнешенько десять лет. Родились они в одном месяце, жили в одном
московском дворе и учились в одном классе, и до тридцати лет расставались
разве что на несколько дней, а потом непременно вываливали друг дружке во
всех подробностях все свои приключения за истекший период. В один год
родившиеся дети сблизили их еще более - уложив детей, встречались на
Эмминой кухне, выкуривали по пачке "Явы", исповедали друг другу привычно
все мысли и дела, грехи вольные и невольные, и расходились, очищенные,
сытые разговором, в третьем часу ночи, когда спать оставалось меньше пяти
часов.
Теперь, после десятилетней разлуки, они вцепились друг в друга и
испытали такое счастье взаимопонимания, какое знакомо лишь музыкантам в
хорошей джазовой сессии, когда каждый поворот темы наперед чувствуешь
специальным органом, всем прочим людям не предоставленным. События жизни
все были известны: переписывались хоть и не часто, но регулярно. Однако
много оставалось такого, чего в письме не напишешь, что понимается только с
голоса, с улыбки, с интонации. Марго три года как развелась со своим
алкоголиком, Веником Говеным, как она его называла, и проживала теперь
эпоху выхода из тьмы египетской. Пустыня, в которую она теперь попала,
предоставляла ей неограниченную свободу, но счастливой она себя не
чувствовала, потому что место, которое прежде занимал Веник со своими
пустыми бутылками в портфеле, в гардеробе, среди детских игрушек, с
грубостью пьяного секса, с воровством семейных денег - детских, квартирных,
каких угодно, - это пустое место проросло ужасными ссорами со старшим
шестнадцатилетним Гришкой и полным отчуждением девятилетнего Давида. И все
это она объясняла Эмке, а Эмка только квакала, качала головой, вздыхала и,
практической пользы не принося, так страстно сочувствовал
