Хаецкая Елена - Лангедокский Цикл 0 (Бертран Из Лангедока)
Елена Хаецкая — Бертран из Лангедока
Глава первая
ЖЕМЧУЖНАЯ СЛЕЗКА
1179 год, Пюи Лоран
Бертрану 34 года
Как сейчас вижу давний праздник Юности и Любви, каждый год зеленым маем, между Пасхой и Пятидесятницей, проходивший в Пюи Лоране, что в получасе пути от Черной Богоматери в пещерах — чудотворной статуи, излучающей свет милосердия.
Стоит лишь прикрыть глаза, отрешаясь от шума и суеты, — и перед внутренним взором встает пышный сад, расцвеченный гирляндами, свисающими со всех деревьев: с отцветших яблонь и еще не зацветших лип, со старого узловатого дуба, такого древнего, что дети в Пюи Лоране считают его дедушкой всех дерев, — словно недостаточно естественного цветения майских трав; повсюду венки, букеты; везде благоухание и разноцветье. Гирляндами ранних роз и белоснежных колокольчиков увиты мосты через ручей, причудливо вьющийся по саду, и садовник в низенькой лодке нарочно проплывает каждое утро под этими мостами, осторожно срезая увядшие цветы и вплетая на их место свежие, а после опрыскивая водой из ручья, ибо погода стоит на диво ясная и теплая и дождей не было вот уже три седмицы.
Под навесами, увитыми диким виноградом, накрыты столы. Все изобилие щедрого южного края, неиссякаемое, будто в раю, — о, воочию предстает оно. Нынешнее — жалкий, бледный отголосок того, что было когда-то.
Темное и светлое виноградное вино в серебряных и глиняных кувшинах — каждое источает свой особенный аромат; жареное на вертелах мясо, истекающее жиром и кровью; хрустящие свежие овощи, — янтарный лук, изумрудный салат.
Под стать этой земле и люди — знатнейшие рыцари Лангедока и прекраснейшие из дам, учтивые кавалеры, отважные воины, сладкоголосые певцы-менестрели. Роскошный цветник владычиц так и переливается всеми возможными красками: голубые шелка, белый атлас, королевский пурпур, меховые оторочки.
Золотистые и темные косы, змеящиеся по округлым плечам, увиты лентами, которые, в свою очередь, усажены драгоценными камнями и жемчугом. Искрятся пряжки и застежки, сверкают шелка, но все это великолепие меркнет перед ослепительной красотой женских лиц: домна Аэлис, домна Гвискарда, домна Матильда, домна Айа... невозможно остановить выбор на какой-либо из них, ибо каждая по-своему ласкает взор немыслимой прелестью.
Все вокруг пропитано любовной игрой, будто торт сладким вином, что готовится сейчас на кухне. Даже здесь, среди кастрюль и начищенных медных сковородок, порхает невидимое, но такое могущественное в Стране Ок божество — Амор.
Помощник повара, именем Жеан, поэтическим даром и сердцем чувствительным не обделенный, да вот беда — рожденный от скотницы и конюха! — рыдает прегорестно. И падают слезы его прямо в суп, и становятся жемчугами — столь велико его горе и столь чиста его душа, мадонне Аэлис преданная. О, до гроба, до гроба!
Отчего Жеан рыдает? Оттого, что у кастрюль торчит, и нос его в саже выпачкан, и строки, что из самого сердца льются, записать не может — грамоте не обучен. А кто их запишет?
Кому в ноги броситься? Не капеллану же — строки-то о желании плотском, о маленьких грудках, в атласном плену томящихся, о бедрах округлых, серебряным поясом усмиряемых.
А домна Аэлис на Жеана и не посмотрит. На что домне Аэлис этот Жеан с его всклокоченными черными кудрями и пятном сажи то на носу, то на скуле (будто само по лицу ползает, будто живое оно — сотрешь в одном месте, ан уже в другом обнаружилось), с его ручищами, от работы грубыми, с его ножищами, какие сразу выдают происхождение от конюха и скотницы, — на что домне Аэлис такой в
