Хазанов Борис - Далекое Зрелище Лесов
Борис ХАЗАНОВ
Далекое зрелище лесов
I
Не так уж далеко пришлось ехать, но, когда свернули с шоссе, стало ясно,
что и к обеду не удастся добраться до места. К четырем стихиям классической
древности следовало бы добавить пятую - грязь. Чтобы облегчить экипаж,
пассажир вылез и хлюпал рядом по топкому лугу, между тем как водитель,
плохо различимый за мутным стеклом, героически вращал баранку, качаясь и
сотрясаясь в ревущей машине, и как-то даже не прямо, а косо продвигался по
чудовищному проселку.
Прибыли в пятом часу. В кепке и брезентовом армяке, в резиновых сапогах
путешественник напоминал сельского чиновника: бухгалтера, заготовителя или
агронома. Как свидетельствует исторический опыт, администрация долговечней
тех, кто является объектом администрирования, и в принципе нетрудно
представить себе колхоз без колхозников.
Путешественник взошел на крыльцо, попробовал оторвать от двери приколоченную
наискось доску. Дом был куплен за бесценок у родственницы бывших хозяев. Без
формальностей: я тебе деньги, ты мне ключ. Дом, в сущности, не принадлежал
никому. Водитель вытащил из багажника ломик, отодрали доску, отомкнули
скрежещущий замок. В полутемных сенях справа находились чулан и вход в
сарай. Слева низкая разбухшая дверь вела в избу. Глазам приезжего предстала
отгороженная печью от жилой половины кухня, в углу на табуретке стояла бочка
с зацветшей водой, плавал ковш; висела полка с посудой; на плите под
закопченным печным сводом стояли чугуны, жестяный чайник; из печурки торчал
ухват. Здесь было все необходимое для жизни, лишь сама жизнь исчезла. Низкое
окошко, затянутое паутиной, смотрело в огород.
Что касается собственно жилья, то оно представляло собой сумрачную, довольно
просторную комнату, лавок не было, дощатый стол был придвинут к одному из
двух окон, деревянная кровать завалена тряпьем, в углу полка, где когда-то
стояли иконы, к потолку привинчены крюки. На стене обрывки плакатов и
часы-ходики. Приезжий толкнул маятник. Маятник покачался и стал. Он
попробовал подтянуть гири, цепочка с гирей оборвалась, упали на пол ржавые
стрелки. Он приладил их кое-как. Тем временем шофер сорвал доски, прибитые
снаружи к наличникам, распахнул ветхие ставни, в горнице стало светлей. На
численнике, как называли здесь отрывной календарь, стояла старинная дата:
возможно, день смерти.
И, собственно, больше ничего не было известно о хозяйке; родственница, давно
жившая в городе, позабыла степень родства и не знала, сколько лет было
старухе, которая доживала здесь свои дни, да, кажется, здесь и родилась. Или
пришла из заречной деревни, робкая, круглолицая, восемнадцати лет
переступила впервые этот порог. Приезжий, как был, в армяке и заляпанных
сапогах, уселся на табуретку. В окна ненадолго заглянуло выбравшееся из-за
туч солнце. Он оглянулся: часы стучали как ни в чем не бывало, часы шли, под
окном журчал дождь, сыпал снег, река вздувалась, поднялись над почернелыми
лугами ледяные, желтые от навоза дороги, земля расступилась, вода сошла,
земля подсохла и оделась травой. Одна беременность следовала за другой, с
крюков свисали на веревках люльки. Лил дождь. Воды вышли из берегов. Сидя
посреди избы, как на камне, приезжий окунал ноги в холодный поток; он не
старался вообразить, кто здесь жил, зачинал детей, что происходило, а скорее
созерцал свое воображение и вспоминал то, чему никогда не был свидетелем.
Река несла прочь обломки жизни, предметы, лица. Все плыло и уносилось, и
постепенно воды очистились и за
