Библиотека в кармане -русские авторы

         

Хлумов Владимир - Думан


Владимир Хлумов
Думан
(из "Книги Писем")
Июль тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Я сплю в
самодельной палатке, шитой голубыми и синими квадратами парашютного
шелка. Мне снится Париж. Я иду с площади Трокадеро через мост Йена,
все выше и выше задирая голову.
- Же сви советик, - подобно кришнаиту, повторяю одну из двух
известных мне французских фраз. Мне тридцать лет, и я первый раз за
границей. И где? В Париже. Я останавливаюсь посреди моста, смотрю на
баржи, вытянутые вдоль берега мутно-зеленым течением, и плачу.
- Же сви советик, - глотаю соленую влагу и нащупываю в кармане
хрустящие сто франков, выданные мне в качестве аванса с возвратом на
Люсиновской в Москве. Господи помилуй, я прошел три партийных комиссии
и не могу пройти мимо Сены. Я снова задираю голову и сквозь железные
лапы Эйфелевой башни вижу голубое в барашках парижское небо. Мне
тридцать лет, и половину из них я мечтал о Париже.
Не опуская головы, закрываю глаза и все равно вижу Париж. Это кино,
это настоящее кино в моей голове, я пятнадцать лет мечтал снять такое
кино, и теперь я вижу его с закрытыми глазами.
- Разве это хорошо, когда советский гражданин видит с закрытыми
глазами? - доносится далекий голос. Я плачу, и мне не стыдно. Не
стыдно за унижение в трех партийных комиссиях, не стыдно за
нескромную, написанную мною же морально-устойчивую характеристику, не
стыдно за лживую анкету - владею свободно английским и французским со
словарем, не стыдно за то, что плачу.
Солоноватая влага стекает по щекам за шиворот, и я просыпаюсь, не
смея двинуть затекшей от жесткого рюкзака шеей, обнаруживая над собой
желто-голубое шелковое небо. Я еще не верю до конца и с болезененным
криком выскакиваю из палатки на крутой берег Средиземного моря. Ночью
прошел дождь, как выяснилось позже, последний, а теперь утреннее
солнышко накрыло мягким туманом берег под оливковыми деревьями.
Господи ты мой! Следовательно, мой сон - настоящее кино, снятое по
следам вчерашнего путешествия по Парижу, и эти люди, разбуженные
теплым светом, выползающие из разноцветных палаток, такие же, как и я,
реальные, законные, зарегестрированные участники международной
встречи.
Полусонный, я бреду к сахарному кубику отеля, пью молочный кофе с
пышной корсиканской булочкой, украдкой поглядывая вокруг, беру еще
добавки, утоляя двухдневный парижский голод, выпиваю лишний стакан
тропико и выползаю на крутой берег, где, повернутые к морю, стоят три
пустых шезлонга. Крайний, подальше, - мой. Плюхаюсь в него, вытягивая
ноги, чтобы достать из старых отечественых джинсовых шорт пачку Галуас
без фильтра. Это единственное, что я позволил купить себе в Париже, и,
хотя у меня в палатке два блока болгарского Опала, я не могу отказать
себе в удовольствии встретить первое утро на острове горьковатым
вкусом галльского табака. От первой затяжки слегка кружится голова, и
я, как в том сне, закрываю ресницами извилистый, утонувший в
голубоватой дымке берег и вдруг сквозь плеск утреннего мягкого прибоя
слышу неизвестное иностранное слово:
- Думан.
Я открываю глаза и обнаруживаю справа в трех шагах от обрыва
высокую белокурую девушку в коротком кофейном платьице, смотрящую
вдаль. Вокруг - никого, следовательно, непонятное слово произнесено
для меня, в чем я тут же убеждаюсь.
- Думан, - нараспев повторяет она и грустно улыбается мне.
- Морнинг, - на всякий случай отвечаю я , но она упрямо повторяет
свое загадочное слово в третий раз.
- Что? - теряясь, спрашиваю я по-русски.





Содержание раздела