Библиотека в кармане -русские авторы

         

Хруцкий Анатолий - Окаянные Дни Ивана Алексеевича


Анатолий Хруцкий
Окаянные дни Ивана Алексеевича
Повесть
1
Городок Грасс, что на Лазурном берегу Франции, но чуть в горах, чарует
зеленью, теплом, ухоженностью. И красотой: южное море внизу, горы Эстераль
справа и живописные холмы в сторону Ниццы налево. Спокойное летнее море слегка
шумит набегающей длинной, по всему берегу, волной, но здесь, наверху, ее не
слышно. Да и сама она видна только оттого, что, когда откатывается, валуны
вдруг и враз начинают блестеть на солнце, как золотые. А белые барашки далее,
в открытом море, видны то ли рассыпанной яичной скорлупой, то ли как бы
сидящими на воде чайками.
Вода у берега зеленая, далее синевато-зеленая, еще дальше - лиловая
синева. И совсем к горизонту море приобретает туманный ртутный блеск.
Свежесть и влажная прохлада моря ощущаются в городке лишь утром и к
вечеру. А днем прохлада поглощается раскаленными предгорьями, где даже цикады
от жары уже не стрекочут, а сипят.
В летний полдень небо светлое. И бесконечностью своей дает совершеннейший
простор свету, воздуху и зною.
Иван Алексеевич узнал о еще одной в своей жизни войне утром 22-го, на
вилле Жаннетт. Прибежала, как всегда растрепанная, но редкостно взволнованная
Вера Николаевна и неподчиняющимися руками принялась крутить ручки
радиоприемника. Она и переводила. Голос у лондонского диктора был замечательно
восторженным, словно англичане приступили изгонять то ли немцев из Франции, то
ли засидевшихся в кремлевских чертогах пламенных революционеров. Но радовались
они лишь тому, что теперь и других бомбить станут, а значит, островам
достанется поменьше. Отклик у Ивана Алексеевича на услышанное тоже оказался
замечательным. Он вышел в сад, чего по утрам никогда не делал, и долго ходил
по дорожке, сбивая плечами росу с разросшихся кустов, так что тут же и промок,
а потом вернулся к себе в кабинет и достал давно привезенную ему, но так и не
дочитанную книжицу некоего Шолохова под намекающим названием "Тихий Дон". И с
толстенной - из-за этого в свое время и не одолел - книжицей улегся на диване.
Ее Иван Алексеевич листал уже неделю, пытаясь в который раз - тысячный,
должно быть, за долгую эмигрантскую жизнь - ответить на вопрос: да как же им
удалось их безобразие тогда? отчего они не рухнули в самом начале, как рушатся
этими днями? А ведь нынче они покрепче будут!
Шолохов помочь с ответом на проклятые вопросы не смог, а только нехорошо
раздразнил. Иван Алексеевич признал, что автор книжки безусловно талантлив,
однако - хам. Тут же припомнил слышанный где-то разговор, - прежде-то и
вниманием анекдот не удостоил, - будто Шолохов этот не сам писал, а стибрил
рукопись у какого-то Добровольческой армии офицера. И даже фамилию того
офицера в разговоре называли для пущей правдоподобности, однако вспомнить не
удалось, очень уж простая фамилия, из лошадиных. Так вот теперь, по завершении
перелистывания книжицы, Иван Алексеевич готов был с кем угодно схватиться, что
не офицер это написал. Хамское, грубое письмо, ни словечка в простоте, - какие
еще доказательства требуются!
От чтения таких вот писаний, время от времени залетавших в его кабинет
оттуда, у Ивана Алексеевича новым пламенем, словно сухих стружек подбрасывали,
вспыхивала ненависть к большевикам. Ко всем их историческим деяниям,
уничтожившим Россию: и к новому правописанию, и к новой литературе, этим
правописанием всякой совести лишившейся, и к новым названиям городов. Ко всем
этим Ленинградам, Сталинградам, Калининам, Куйбышевам. Вот еще соверше



Содержание раздела