Библиотека в кармане -русские авторы

         

Цветаева Марина - Мой Ответ Осипу Мандельштаму


Марина Цветаева
Мой ответ Осипу Мандельштаму
Проза поэта. Поэт, наконец, заговорил на нашем языке, на котором
говорим или можем говорить мы все. Поэт в прозе - царь, наконец снявший
пурпур, соблаговоливший (или вынужденный) предстать среди нас - человеком.
Чем же была твоя царственность? Тот лоскут пурпура, вольно или невольно
оброненный тобою? Или есть у тебя - где-нибудь на плече или на сердце -
царственный тайный знак?
Ужас и любопытство, страсть к познанию и страх его, вот что каждого
любящего толкает к прозе поэта.
Вот ты передо мной голый, вне чар, Орфей без лиры, вот я, перед тобой,
равный, - брат тебе и судья. Ты был царем, но кораблекрушение или прихоть
загнали тебя голого на голый остров, где только две руки. Твой пурпур
остался в море.
Два вопроса: сумеешь ли ты и без пурпура быть царем (и без стиха быть
поэтом)?
Сумеешь ли ты им - царем или поэтом - не быть?
Есть ли поэт (царственность) - неотъемлемость, есть ли поэт в тебе -
суть?
Поклонюсь ли тебе - голому?
Поэзия язык богов! Этого никто не повторил, это мы все сказали, каждый
заново. Девочка трех лет, услыхав впервые живого поэта, спросила мать: "Это
Бог говорит?" Девочка ничего не понимала, а поэт не пел. Поэт говорил, но
по-другому, и это по- другому (как) заставило девочку молчать. Девочка
признала божество. От Державина до Маяковского (а не плохое соседство!) -
поэзия - язык богов. Боги не говорят, за них говорят поэты.
Есть в стихах, кроме всего (а его много!), что можно учесть, -
неучтимое. Оно-то и есть стихи.
Итак, Осип Мандельштам, сбросив пурпур, предстал перед нами как
человек: от него отказавшись, поэт - человек как я. Равные данные. Победи
меня одним собою.
Осип Мандельштам. Шум времени.
---
Книга открылась на "Бармы закона" и взгляд, притянутый заглавной
буквой, упал на слова: полковник Цыгальский.
Полковник Цыгальский? Я знаю полковника Цыгальского. Ничего не встает.
Но я знаю полковника Цыгальского. Первому взгляду откликнулся первый слух.
"Полковник Цыгальский нянчил сестру, слабоумную и плачущую, и больного орла,
жалкого, слепого, с перебитыми лапами, - орла добровольческой армии. В одном
углу его жилища как бы незримо копошился под шипение примуса эмблематический
орел, в другом, кутаясь в шинель или в пуховый платок, жалась сестра,
похожая на сумасшедшую гадалку."...
Пока, не веря глазам, читаю, вот что со дна, глубочайшего, нежели
черноморское, подает память:
Полковник Цыгальский - доброволец, поэт, друг Макса Волошина и самого
Мандельштама. В 19 г. был в Крыму, у него была больная жена и двое чудесных
мальчиков. Нуждался. Помогал. Я его никогда не видела, но когда мне в 1921
г. вернувшийся после разгрома Крыма вручил книжечку стихов " Ковчег", я из
всех стихов остановилась на стихах некоего Цыгальского, конец которых до сих
пор помню наизусть. Вот он.
Я вижу Русь, изгнавшую бесов,
Увенчанную бармами закона,
Мне все равно - с царем - или без трона,
Но без меча над чашами весов.
Последние две строки я всегда приводила и привожу как формулу идеи
Добровольчества. И как поэтическую формулу.
Читаю дальше:
" Запасные лаковые сапоги просились не в Москву, молодцами-скороходами,
а скорее на базар. Цыгальский создан был, чтобы кого-нибудь нянчить и
особенно беречь чей-нибудь сон. И он, и сестра похожи были на слепых, но в
зрачках полковника, светившихся агатовой чернотой и женской добротой,
застоялась темная решимость поводыря, а у сестры только коровий испуг.
Сестру он кормил виноградом и рисом, ино





Содержание раздела