Чехов Антон Павлович - Цветы Запоздалые
Антон Павлович Чехов
Цветы запоздалые
Посвящается Н. И. Коробову
I
(*68) Дело происходило в одно темное, осеннее "послеобеда" в доме
князей Приклонских.
Старая княгиня и княжна Маруся стояли в комнате молодого князя, ломали
пальцы и умоляли. Умоляли они так, как только могут умолять несчастные,
плачущие женщины: Христом-богом, честью, прахом отца.
Княгиня стояла перед ним неподвижно и плакала.
Давши волю слезам и речам, перебивая на каждом слове Марусю, она
осыпала князя упреками, жесткими и даже бранными словами, ласками,
просьбами... Тысячу раз вспоминала она о купце Фурове, который протестовал
их вексель, о покойном отце, кости которого теперь переворачиваются в гробу,
и т. д. Напомнила даже и о докторе Топоркове.
Доктор Топорков был спицей в глазу князей Приклонских. Отец его был
крепостным, камердинером покойного князя, Сенькой. Никифор, его дядя по
матери, еще до сих пор состоит камердинером при особе князя Егорушки. И сам
он, доктор Топорков, в раннем детстве получал (69) подзатыльники за плохо
вычищенные княжеские ножи, вилки, сапоги и самовары. А теперь он - ну, не
глупо ли? - молодой, блестящий доктор, живет барином, в чертовски большом
доме, ездит на паре, как бы в "пику" Приклонским, которые ходят пешком и
долго торгуются при найме экипажа.
- Он всеми уважаем,- сказала княгиня, плача и не утирая слез,- всеми
любим, богат, красавец, везде принят... Твой-то слуга бывший, племянник
Никифора! Стыдно сказать! А почему? А потому, что он ведет себя хорошо, не
кутит, с худыми людьми не знается... Работает от утра до ночи... А ты? Боже
мой, господи!
Княжна Маруся, девушка лет двадцати, хорошенькая, как героиня
английского романа, с чудными кудрями льняного цвета, с большими умными
глазами цвета южного неба, умоляла брата Егорушку с не меньшей анергией.
Она говорила в одно и то же время с матерью и целовала брата в его
колючие усы, от которых пахло прокисшим вином, гладила его по плеши, по
щекам и жалась к нему, как перепуганная собачонка. Она не говорила ничего,
кроме нежных слов. Княжна была не в состоянии говорить брату что-либо, даже
похожее на колкость. Она так любила брата! По ее мнению, ее развратный брат,
отставной гусар, князь Егорушка, был выразителем самой высшей правды и
образцом добродетели самого высшего качества! Она была уверена, уверена до
фанатизма, что этот пьяный дурандас имеет сердце, которому могли бы
позавидовать все сказочные феи. Она видела в нем неудачника, человека
непонятого, непризнанного. Его пьяное распутство извиняла она почти с
восторгом. Еще бы! Егорушка давно уж убедил ее, что он пьет с горя: вином и
водкой заливает он безнадежную любовь, которая жжет его душу, и в объятиях
развратных девок он старается вытеснить из своей гусарской головы ее чудный
образ. А какая Маруся, какая женщина не считает любовь тысячу раз
уважительной, все извиняющей причиной? Какая?
- Жорж! - говорила Маруся, прижимаясь к нему и целуя его испитое,
красноносое лицо.- Ты с горя пьешь, это правда... Но забудь свое горе, если
так! Неужели все несчастные должны пить? Ты терпи, мужайся, борись!
Богатырем будь! При таком уме, как у тебя, с такой честной, любящей душой
можно сносить удары судьбы! О! Вы, неудачники, все малодушны!..
И Маруся (простите ей, читатель) вспомнила тургеневского Рудина и
принялась толковать о нем Егорушке.
Князь Егорушка лежал на кровати и своими красными, крошечными глазками
глядел в потолок. В голове его слегка шумело, а в области желудка
чувствовалас
