Чехов Антон Павлович - Корреспондент
А.П.Чехов
Корреспондент
Музыкантов было восемь человек. Главе их, Гурию Максимову, было
заявлено, что если музыка не будет играть неумолкаемо, то музыканты не
увидят ни одной рюмки водки и благодарность за труд получат с великой
натяжкой. Танцы начались ровно в восемь часов вечера. В час ночи барышни
обиделись на кавалеров; полупьяные кавалеры обиделись на барышень, и танцы
расстроились. Гости разделились на труппы. Старички заняли гостиную, в
которой стоял стол с сорока четырьмя бутылками и со столькими же тарелками;
барышни забились в уголок, зашептали о безобразиях кавалеров и стали решать
вопрос: как это так выходит, что невеста с первого же раза начинает говорить
на жениха "ты"? Кавалеры заняли другой угол и заговорили все разом, каждый
про свое. Гурий, первая и плохая скрипка и дирижер, заиграл со своими семью
черняевский марш... Играл он неумолкаемо и останавливался лишь только тогда,
когда хотел выпить водки или подтянуть брюки. Он был сердит: вторая и самая
плохая скрипка была донельзя пьяна и чертовски фантазировала, а флейтист
ежеминутно ронял на пол флейту, не смотрел в ноты и без причины смеялся. Шум
поднялся страшный. С маленького столика попадали бутылки... Кто-то ударил по
спине немца Карла Карловича Фюнф... С криком и со смехом выскочило несколько
человек с красными физиономиями из спальной; за ними погнался встревоженный
лакей. Дьякон Манафуилов, желая блеснуть перед пьяной и почтеннейшей
публикой своим остроумием, наступил кошке на хвост и держал ее до тех пор,
пока лакей не вырвал из-под его ног охрипшей кошки и не заметил ему, что
"это одна только глупость". Городской голова вообразил, что у него пропали
часы; он страшно перепугался, вспотел и начал браниться, доказывая, что его
часы стоят сто рублей. У невесты разболелась голова... В прихожей уронили
что-то тяжелое, раздался треск. В гостиной, около бутылок, старички вели
себя не по-старчески. Они вспоминали свою молодость и болтали черт знает
что. Рассказывали анекдотцы, прохаживались насчет любовных похождений
хозяина, острили, хихикали, причем хозяин, видимо довольный, сидел,
развалясь на кресле, и говорил: "И вы тоже хороши, сукины сыны; знаю я вас
хорошо и любашкам вашим не раз презенты подносил"... Пробило два часа. Гурий
в седьмой раз заиграл испанскую серенаду. Старички вошли в азарт.
- Погляди, Егорий! - зашамкал один старичок, обращаясь к хозяину и
указывая в угол.- Что это там за егоза сидит?
В углу, возле этажерки с книгами, смиренно, поджав ноги под себя, сидел
маленький старичок в темно-зеленом поношенном сюртуке со светлыми пуговицами
и от нечего делать перелистывал какую-то книжку. Хозяин посмотрел в угол,
подумал и усмехнулся.
- Это, братцы мои,- сказал он,- газетчик. Нешто вы его не знаете?
Великолепный человек! Иван Никитич,- обратился он к старичку со светлыми
пуговицами,- что же ты там сидишь? Подходи сюда!
Иван Никитич встрепенулся, поднял свои голубые глазки и страшно
сконфузился.
- Это, господа, сам писатель, журналист! - продолжал хозяин.- Мы пьем,
а они, видите ли, сидят в уголку, по-умному думают да на нас с усмешкой
посматривают. Стыдно, брат. Иди выпей - грех ведь!
Иван Никитич поднялся, смиренно подошел к столу и налил себе рюмочку
водки.
- Дай бог вам...- пробормотал он, медленно выпивая рюмку,- чтоб все...
этак хорошо... обстоятельно.
- Закуси, брат! Кушай!
Иван Никитич замигал глазками и скушал сардинку. Толстяк, с серебряною
медалью на шее, подошел к нему сзади и высыпал на его г
