Чехов Антон Павлович - Протекция
А.П.ЧЕХОВ
ПРОТЕКЦИЯ
По Невскому шел маленький, сморщенный старичок с орденом на шее. За
ним вприпрыжку следовал маленький молодой человек с кокардой и лиловым
носиком. Старичок был нахмурен и сосредоточен, молодой человек озабоченно
мигал глазками и, казалось, собирался плакать. Оба шли к Евлампию
Степановичу.
- Я не виноват, дяденька! - говорил молодой человек, едва поспевая за
старичком. - Меня понапрасну уволили. Дряньковский больше меня пьет,
однако же его не уволили! Он каждый день являлся в присутствие пьяным, а я
не каждый день. Это такая несправедливость от его превосходительства,
дяденька, что и выразить вам не могу!
- Молчи... Свинья!
- Гм... Ну, пущай я буду свинья, хоть у меня и самолюбие есть. Меня
не за пьянство уволили, а за портрет. Подносили ему наши альбом с
карточками. Все снимались, и я снимался, но моя карточка не сгодилась,
дяденька. Глаза выпученные вышли и руки растопырены. Носа у меня никогда
такого длинного не было, как на карточке вышло. Я и постыдился свою
карточку в альбом вставлять. Ведь у его превосходительства дамы бывают,
портреты рассматривают, а я не желаю себя перед дамами компрометировать.
Моя наружность не красивая, но привлекательная, а на карточке какой-то шут
вышел. Евлампий Степаныч и обиделись, что моей карточки нет. Подумали, что
я из гордости или вольномыслия... А какое у меня вольномыслие? Я и в
церковь хожу, и постное ем, и носа не задираю, как Дряньковский.
Заступитесь, дяденька! Век буду бога молить! Лучше в гробу лежать, чем без
места шляться.
Старичок и его спутник повернули за угол, прошли еще три переулка и
наконец дернули за звонок у двери Евлампия Степановича.
- Ты здесь посиди, - сказал старичок, войдя с молодым человеком в
приемную, - а я к нему пойду. Из-за тебя беспокойства одни только.
Болван... Стань и стой тут... Дрянь...
Старичок высморкался, поправил на шее орден и пошел в кабинет.
Молодой человек остался в приемной. Сердце его застучало.
"О чем они там говорят? - подумал он, холодея и переминаясь от тоски
с ноги на ногу, когда из кабинета донеслось к нему бормотанье двух
старческих голосов. - Слушает ли он дяденьку?"
Не вынося известности, он подошел к двери и приложил к ней свое
большое ухо.
- Не могу-с! - услышал он голос Евлампия Степановича. - Верьте богу,
не могу-с! Я вас уважаю, друг я вам. Прохор Михайлыч, на все для вас
готов, но... не могу-с! И не просите!
- Я согласен с вами, ваше превосходительство, это испорченный
мальчишка. Не стану этого отрицать и скажу даже вам как другу и
благодетелю, что мало того, что он пьяница. Это было еще ничего-с. Не
негодяй! И уворует, ежели что плохо лежит, и подчистить мастер, и
наябедничать готов... Такой паршивец, что и выразить вам не могу! Вы ему
сегодня одолжение делаете, а завтра он донос на вас пишет. Сволочь
человек... Мне его нисколько не жалко. Коли бы моя воля, я бы его давно к
чертям на кулички... Но мне, ваше - ство, мать его жалко! Для матери
только и прошу. Обокрал, подлец, мать, пропил все...
Молодой человек отошел от двери и прошелся по приемной. Через пять
минут он опять подошел к двери и приложил ухо.
- Для старушечки сделайте, ваше-ство, - говорил дядя. - Она с тоски
умирает, что ее подлец без дела ходит.
- Ну, ладно, так и быть. Только с условием: чуть что малейшее, сейчас
же вон!
- Сейчас и выгоняйте, ежели что, подлеца этакого.
Молодой человек отошел от двери и зашагал по приемной.
- Молодец дядька! - прошептал он, в восторге потирая руки. -
Трогате
