Чехов Антон Павлович - Счастье
А.П.ЧЕХОВ
СЧАСТЬЕ
У широкой степной дороги, называемой большим шляхом, ночевала отара
овец. Стерегли ее два пастуха. Один, старик лет восьмидесяти, беззубый, с
дрожащим лицом, лежал на животе у самой дороги, положив локти на пыльные
листья подорожника; другой - молодой парень, с густыми черными бровями и
безусый, одетый в рядно, из которого шьют дешевые мешки, лежал на спине,
положив руки под голову, и глядел вверх на небо, где над самым его лицом
тянулся Млечный Путь и дремали звезды.
Пастухи были не одни. На сажень от них, в сумраке, застилавшем
дорогу, темнела оседланная лошадь, а возле нее, опираясь на седло, стоял
мужчина в больших сапогах и короткой чумарке, по всем видимостям
господский объездчик. Судя по его фигуре, прямой и неподвижной, по
манерам, по обращению с пастухами, лошадью, это был человек серьезный,
рассудительный и знающий себе цену; даже в потемках были заметны в нем
следы военной выправки и то величаво-снисходительное выражение, какое
приобретается от частого обращения с господами и управляющими.
Овцы спали. На сером фоне зари, начинавшей уже покрывать восточную
часть неба, там и сям видны были силуэты неспавших овец; они стояли и,
опустив головы, о чем-то думали. Их мысли, длительные, тягучие, вызываемые
представлениями только о широкой степи и небе, о днях и ночах, вероятно,
поражали и угнетали их самих до бесчувствия, и они, стоя теперь как
вкопанные, не замечали ни присутствия чужого человека, ни беспокойства
собак.
В сонном, застывшем воздухе стоял монотонный шум, без которого не
обходится степная летняя ночь; непрерывно трещали кузнечики, пели
перепела, да на версту от отары, в балке, в которой тек ручей и росли
вербы, лениво посвистывали молодые соловьи.
Объездчик остановился, чтобы попросить у пастухов огня для трубки. Он
молча закурил и выкурил всю трубку, потом, ни слова ни сказав, облокотился
о седло и задумался. Молодой пастух не обратил на него никакого внимания;
он продолжал лежать и глядеть на небо, старик же долго оглядывал
объездчика и спросил:
- Никак Пантелей из Макаровской экономии?
- Я самый, - ответил объездчик.
- То-то я вижу. Не узнал - богатым быть. Откуда бог несет?
- Из Ковылевского участка.
- Далече. Под скопчину отдаете участок?
- Разное. И под скопчину, и в аренду, и под бакчи. Я, собственно, на
мельницу ездил.
Большая старая овчарка грязно-белого цвета, лохматая, с клочьями
шерсти у глаз и носа, стараясь казаться равнодушной к присутствию чужих,
раза три покойно обошла вокруг лошади и вдруг неожиданно, с злобным,
старческим хрипеньем бросилась сзади на объездчика, остальные собаки не
выдержали и повскакали со своих мест.
- Цыц, проклятая! - крикнул старик, поднимаясь на локте. - А, чтоб ты
лопнула, бесова тварь!
Когда собаки успокоились, старик принял прежнюю позу и сказал
покойным голосом:
- А в Ковылях, на самый вознесенев день, Ефим Жменя помер. Не к ночи
будь сказано, грех таких людей сгадывать, поганый старик был. Небось
слыхал.
- Нет, не слыхал.
- Ефим Жменя, кузнеца Степки дядя. Вся округа его знает. У, да и
проклятый же старик! Я его годов шестьдесят знаю, с той поры, как царя
Александра, что француза гнал, из Таганрога на подводах в Москву везли. Мы
вместе ходили покойника царя встречать, а тогда большой шлях не на Бахмут
шел, а с Есауловки на Городище, и там, где теперь Ковыли, дудачьи гнезды
были - что ни шаг, то гнездо дудачье. Тогда еще я приметил, что Жменя душу
свою сгубил и нечистая сила в нем. Я там замечаю: е
