Чехов Антон Павлович - Старый Дом
А.П.ЧЕХОВ
СТАРЫЙ ДОМ
Нужно было сломать старый дом, чтобы на месте его построить новый. Я
водил архитектора по пустым комнатам и между делом рассказывал ему разные
истории. Рваные обои, тусклые окна, темные печи - все это носило следы
недавней жизни и вызывало воспоминания. По этой, например, лестнице
однажды пьяные люди несли покойника, спотыкнулись и вместе с гробом
полетели вниз; живые больно ушиблись, а мертвый как ни в чем не бывало был
очень серьезен и покачивал головой, когда его поднимали с пола и опять
укладывали в гроб. Вот три подряд двери: тут жили барышни, которые часто
принимали у себя гостей, а потому одевались чище всех жильцов и исправно
платили за квартиру. Дверь, что в конце коридора, ведет в прачечную, где
днем мыли белье, а ночью шумели и пили пиво. А в этой квартирке их трех
комнат все насквозь пропитано бактериями и бациллами. Тут нехорошо. Тут
погибло много жильцов, и я положительно утверждаю, что эта квартира кем-то
когда-то была проклята и что в ней вместе с жильцами всегда жил еще
кто-то, невидимый. Особенно памятна мне судьба одной семьи. Представьте вы
себе ничем не замечательного, обыкновенного человечка, у которого есть
мать, жена и четверо ребят. Звали его Путохиным, служил он писцом у
нотариуса и получал 35 рублей в месяц. Это был человек трезвый,
религиозный, серьезный. Когда он приносил ко мне деньги за квартиру, то
всегда извинялся, что плохо одет; извинялся, что просрочил пять дней, и
когда я давал ему расписку в получении, то он добродушно улыбался и
говорил: "Ну, вот еще! Не люблю я этих расписок!" Жил он бедно, но чисто.
В этой средней комнате помещались четверо ребят и их бабушка; тут варили,
спали, принимали гостей и даже танцевали. В этой комнатке жил сам Путохин;
у него был стол, за которым он исполнял частные заказы: переписывал роли,
доклады и т.п. Тут, направо, обитал его жилец, слесарь Егорыч - степенный,
но пьющий человек; всегда ему было жарко и оттого он всегда ходил босиком
и в одной жилетке. Егорыч починял замки, пистолеты, детские велосипеды, не
отказывался чинить дешевые стенные часы, делал за четвертак коньки, но эту
работу он презирал и считал себя специалистом по части музыкальных
инструментов. На его столе, среди стального и железного хлама, всегда
можно было увидеть гармонику с отломанным клапаном или трубу с вогнутыми
боками. Платил он за комнату Путохину два с полтиной, всегда был около
своего верстака и выходил только для того, чтобы сунуть в печку
какую-нибудь железку.
Когда я, что бывало очень редко, заходил вечерами в эту квартиру, то
всякий раз заставал такую картину: Путохин сидел за своим столом и
переписывал что-нибудь, его мать и жена, тощая женщина с утомленным лицом,
сидели около лампы и шили; Егорыч визжал терпугом. А горячая, еще не
совсем потухшая печка испускала из себя жар и духоту; в тяжелом воздухе
пахло щами, пеленками и Егорычем. Бедно и душно, но от рабочих лиц, от
детских штанишек, развешанных вдоль печки, от железок Егорыча веяло
все-таки миром, лаской, довольством... За дверями в коридоре бегали
детишки, причесанные, веселые и глубоко убежденные в том, что на этом
свете все обстоит благополучно и так будет без конца, стоит только по
утрам и ложась спать молиться богу.
Теперь представьте себе, что посреди этой самой комнаты, в двух шагах
от печки, стоит гроб, в котором лежит жена Путохина. Нет того мужа, жена
которого жила бы вечно, но тут эта смерть имела что-то особенное. Когда я
во время панихиды взг
