Чехов Антон Павлович - Унтер Пришибеев
А.П.ЧЕХОВ
УНТЕР ПРИШИБЕЕВ
- Унтер-офицер Пришибеев! Вы обвиняетесь в том, что третьего сего
сентября оскорбили словами и действием урядника Жигина, волостного
старшину Аляпова, сотского Ефимова, понятых Иванова и Гаврилова и еще
шестерых крестьян, причем первым трем было нанесено вами оскорбление при
исполнении ими служебных обязанностей. Признаете вы себя виновным?
Пришибеев, сморщенный унтер с колючим лицом, делает руки по швам и
отвечает хриплым, придушенным голосом, отчеканивая каждое слово, точно
командуя:
- Ваше высокородие, господин мировой судья! Стало быть, по всем
статьям закона выходит причина аттестовать всякое обстоятельство во
взаимности. Виновен не я, а все прочие. Все это дело вышло из-за, царствие
ему небесное, мертвого трупа. Иду это я третьего числа с женой Анфисой
тихо, благородно, смотрю - стоит на берегу куча разного народа людей. По
какому полному праву тут народ собрался? спрашиваю. Зачем? Нешто в законе
сказано, чтоб народ табуном ходил? Кричу: разойдись! Стал расталкивать
народ, чтоб расходились по домам, приказал сотскому гнать взашей...
- Позвольте, вы ведь не урядник, не староста, - разве это ваше дело
народ разгонять?
- Не его! Не его! - слышатся голоса из разных углов камеры. - Житья
от него нету, вашескородие! Пятнадцать лет от него терпим! Как пришел со
службы, так с той поры хоть из села беги. Замучил всех!
- Именно так, вашескородие! - говорит свидетель староста. - Всем
миром жалимся. Жить с ним никак невозможно! С образами ли ходим, свадьба
ли, или, положим, случай какой, везде он кричит, шумит, все порядки
вводит. Ребятам уши дерет, за бабами подглядывает, чтоб чего не вышло,
словно свекор какой... Намеднись по избам ходил, приказывал, чтоб песней
не пели и чтоб огней не жгли. Закона, говорит, такого нет, чтоб песни
петь.
- Погодите, вы еще успеете дать приказание, - говорит мировой, - а
теперь пусть Пришибеев продолжает. Продолжайте, Пришибеев!
- Слушаю-с! - хрипит унтер. - Вы, высокородие, изволите говорить, не
мое это дело народ разгонять... Хорошо-с... А ежели беспорядки? Нешто
можно дозволять, чтобы народ безобразил? Где это в законе написано, чтоб
народу волю давать? Я не могу дозволять-с. Ежели я не стану их разгонять
да взыскивать, то кто же станет? Никто порядков настоящих не знает, во
всем селе только я один, можно сказать, ваше высокородие, знаю, как
обходиться с людями простого звания, и, ваше высокородие, я могу все
понимать. Я не мужик, я унтер-офицер, отставной каптенармус, в Варшаве
служил, в штабе-с, а после того, изволите знать, как в чистую вышел, был в
пожарных-с, а после того по слабости болезни ушел из пожарных и два года в
мужской классической прогимназии в швейцарах служил... Все порядки знаю-с.
А мужик простой человек, он ничего не понимает и должен меня слушать,
потому - для его же пользы. Взять хоть это дело к примеру... Разгоняю я
народ, а на берегу на песочке утоплый труп мертвого человека. По какому
такому основанию, спрашиваю, он тут лежит? Нешто это порядок? Что урядник
глядит? Отчего ты, говорю, урядник, начальству знать не даешь? Может, этот
утоплый покойник сам утоп, а может, тут дело Сибирью пахнет. Может, тут
уголовное смертоубийство... А урядник Жигин никакого внимания, только
папироску курит. "Что это, говорит, у вас за указчик такой? Откуда,
говорит, он у вас такой взялся? Нешто мы без него, говорит, не знаем
нашего поведения?" - Стало быть, говорю, ты не знаешь, дурак этакой, коли
тут стоишь и без внимания.
