Чуковская Лидия Корнеевна - Памяти Фриды
Лидия Корнеевна Чуковская
(1907-1996)
ПАМЯТИ ФРИДЫ
Воспоминания
1. УНОСЯТ
Не плакать мне помогала Саша*. Еще в самую счастливую пору, когда
Фрида была жива, здорова, весела, Саша, входя в комнату к матери после
получасового отсутствия, бросалась ей на шею, словно после долгой разлуки:
"Мамочка!" Наверное, для Саши Фрида всегда оставалась, как для грудного
младенца, целым миром, воздухом, всем на свете. Разлука, даже коротенькая,
была противоестественна: "Мама! Ты здесь?"
* На этих страницах часто встречаются домашние имена родных и близких
Ф. Вигдоровой. Галя и Саша - ее дочери; Наталья - внучка, дочь Гали; Изя -
ее брат, офицер; Елена Сергеевна - ее свойственница, писательница И.
Грекова; Руня (или Р. 3.) - Руфь Зернова, писательница; Раиса Давыдовна -
Орлова, писательница. - Примеч. сост.
И вот теперь Фрида - здесь! - лежит в гробу, а Саша, разлученная с ней
навсегда, глядит в ее лицо и не плачет.
Самые близкие не плакали - Галя и Саша, мать и брат, - как же было
плакать мне?
И еще меня удерживало от слез сознание, что предстоит говорить, а если
я заплачу, то не в силах буду сказать ни слова. Это было бы предательством
- мне промолчать над Фридиным гробом. Нельзя. И я не плакала. Это давалось
мне даже без больших усилий.
Назвали мое имя, люди расступились, и я прошла, как по тропочке, к
Фридиному изголовью. Я заговорила и с облегчением услышала, что голос мой
звучит спокойно. Опять, как с начала этого дня, я благословила свою
близорукость - я не видела Фридиного лба, только груду цветов над бортом
гроба, не видела со своего нового места ни Саши, ни Гали, ни Люши, ни
друзей, ни матери, ни брата. Как всегда в минуты нервного напряжения, я
почти утратила способность видеть. Хотя люстры горели, толпа стояла и
дышала, я оказалась в темноте, пустоте и беззвучии, как бы один на один с
Фридиной смертью. Я слышала, что у меня в голосе нету слез, - и их в самом
деле не было: ни на глазах, ни в груди.
Но вот панихида окончилась. Все отговорили. Начали разбирать цветы,
венки. Я все не плака-ла. Вышла в той же темноте, словно на ощупь, в
вестибюль. Ко мне подошел Евгений Александро-вич Гнедин, и, чтобы двигаться
увереннее, я схватила его за руку. Постепенно зрение стало возвращаться ко
мне - в той мере, в какой оно вообще может еще возвращаться. И тут я
увидала, что мимо нас несут гроб. Я разглядела опустившееся плечо и
склоненную голову Володи Корнилова. И меня вдруг пронзила мысль: уносят
Фриду.
- Что же это такое? - сказала я Евгению Александровичу. - Вы видите?
Они ее уносят!
И вот в эту минуту все плотины во мне прорвались, и я заплакала,
вольно и бесстыдно, уже не сдерживаясь, - и плакала на улице, в машине, на
кладбище, плакала, не сдерживаясь и не получая облегчения.
Плакала я не о ней. (Может быть, потому и не сдерживалась.)
Плакала о себе. Пока Фрида была жива - и больна, - всем нам было не до
своего горя. Думалось в те месяцы не о себе, а о ней, о жестокой казни, на
которую невесть за что и невесть кем обречена она. Фрида в опасности. Фрида
мучается. Фрида умирает. С каждым часом меркнут веселые, добрые, сияющие,
какие-то даже удалые в своем веселом сиянии глаза. Из них теперь глядит
беспомощность, одинокость, недоверие. Они теперь не яркие, а тусклые. "И ты
не помо-жешь мне" - вот что тускленько, слабенько мерцает из-под трудно
поднимающихся век. Да, и я не помогу. Никто из нас тебе не поможет - тебе,
которая помогала нам всем, помогала с таким постоянством, что мы сложили
шутлив
