Шенгели Георгий - Поль Верлен
Георгий Шенгели
Поль Верлен
(1844-1896)
I
Невысокий, с лохматой бородой, какую французы называют inculte
{косматая (фр.).}, с обвисшими усами, скуластый, с монгольской прорезью
глаз, он мало походил на француза, на "европейца". Его непочтенная жизнь -
расточительство, скитальчество, пьянство, взрывчатость, приведшая к стрельбе
в Артюра Рембо и к тюрьме, - также ничуть не соответствовала требованиям
буржуазной респектабельности, - и об академическом кресле он, первый лирик
своей эпохи, не смел и мечтать. И стихи он писал странные. Франция привыкла
к похожим на парад наполеоновской гвардии поэмам Гюго, с их изумительно
четкой и победоносной поступью, с золотыми эполетами сверкающих рифм, в
медвежьих киверах головокружительных метафор. Франция любовалась строфами
Готье, похожими на ювелирные витрины, где эмаль, золото и самоцветы в
брошках, браслетах и парюрах имитируют бразильских бабочек и провансальских
стрекоз. Франция почтительно зябла на мраморных форумах Леконт де Лиля и
слегка задыхалась в оранжерейном тепле его тропических пейзажей. Великий
Бодлер прошел непонятым, напугав прокуроров, привлекавших его к суду за
"безнравственность" его стихов, и академиков, называвших его взвешенные на
химических весах образы "плоскими" и "безвкусными". В критике доминировал
бескрылый позитивизм Тэна и католическая свирепость Барбе д'Оревильи; в
науке торжествовало радостное "et semper ignoratimus!" ("и никогда не будем
знать!") Дюбуа-Реймона; в политике догнивал режим Второй империи, чтобы -
после смрада Седана и кровавых озер расстрелянной Коммуны - превратиться в
Третью республику, "республику без республиканцев", которая, в свою очередь,
проблагоухала помойкой "Панамы" и гноищем дрейфусовского процесса... Таков
литературный, культурный и политический фон, на котором вырисовались
странные очертания поэзии Верлена, абсолютно новой, не похожей ни на что и,
конечно, непонятой и презренной в течение многих лет. Его книги печатались
тиражами в 500 экземпляров, да и те не продавались, в то время как стишонки
Поля Деруледа, эта пена без Афродиты, расходились по сто и по полтораста
тысяч экземпляров...
А когда молодежь конца восьмидесятых годов вдруг нашла его, влюбилась в
него, провозгласила его "королем поэтов" и своим вождем и мэтром, он весь
уже был в прошлом, сломленный своей жизненной катастрофой, сбитый с толку
клерикалами, отравленный "зеленоглазым дьяволом", полынною водкою. И он
сознавал, что "кончен". Он спросил однажды у одного из своих молодых друзей
и поклонников, как ему нравятся последние его, Верлена, стихи. И выслушал
жестокий ответ: "Мэтр, вы так много написали для нашего удовольствия; вы
вправе писать теперь для своего". Но именно удовольствия Верлен уже не
получал, он лишь мечтал о "настоящих стихах":
...во сне я о стихах мечтаю,
Прекрасных, не таких, как наяву кропаю, -
О чистых, блещущих, как горный ключ, стихах,
Высоких, вдумчивых, без пустозвонства...
И он умер, еще не старым, в том возрасте, когда и Гюго, и Леконт де
Лиль создавали свои сильнейшие вещи. Но в это время его "школа" уже
господствовала во французской поэзии. Его ровесник Малларме, его роковой
друг Рембо, его последователи: Гриффин, Лафорг, Гиль, Ренье, Мореас, в
Бельгии великий Верхарн - все вышли на авансцену литературы и утвердили
"новую поэзию". И в России великий Брюсов начинал свою творческую
деятельность с переводов Верлена... Пятьдесят лет прошло со дня его смерти,
и его имя известно и любимо во всем мире.
