Шестов Лев - Шекспир И Его Критик Брандес
Лев Шестов
Шекспир и его критик Брандес
Ich hasse die lesenden Mussiggenger.
F. Neitzche. Also sprach Zarathustra.
I
Итальянский писатель Барцелотти ставит в заслугу Тэну, что он превзошел
слишком систематический позитивизм Конта гениальным психологическим
анализом, силой и шириной своих теорий. В Тэне, по мнению Барцелотти, артист
дополняет и часто исправляет логика и диалектика. Ничего не может лучше
доказать, чем пример его гения, единство организма исторических фактов. Его
задача мыслителя и артиста родилась и питалась всей современной культурой. -
В этой оценке Тэна есть большая неправда. Несомненно, что задача Тэна, как и
весь его душевный склад, носит на себе резкую печать современности. Но
именно поэтому не артист и художник изменяют в нем систематика, а наоборот,
систематик перекраивает в нем на свой лад художника и артиста. Иначе не
может быть. Стремление к системе убивает свободное творчество, ставя ему
заранее изготовленные тесные границы. Войти в мир человеческой души с тем,
чтоб подчинить его законам, существующим для внешнего мира - значит заранее
добровольно отказаться от права все видеть там и все принимать. Поэтому-то
до новейшего времени искусство шло своим путем, а наука своим. Люди
чувствовали, что нет возможности примирить явления внутреннего мира с
явлениями внешнего и довольствовались тем, что устанавливали поддающуюся
наблюдениям взаимную связь, не делая попытки решительно подчинить один мир -
другому. Существовали, правда, философские системы, делавшие такого рода
попытки - но они, как более или менее удачные образцы метафизических
построений, имели узкое, специальное назначение и мирно дремали в
библиотеках философов, не претендуя ни на широкое распространение, ни на
какое бы то ни было практическое значение. Философы, вся задача которых
сводилась не столько к тому, чтобы обнять жизнь, сколько к тому, чтобы
принять из нее лишь годные для того, что называется на их языке "мышлением",
элементы, т. е. именно те, в которых менее всего проявляется жизнь, -
строили более или менее сложные философские здания, а с их трудами
знакомились другие философы, как с образцами умственной оригинальности,
единственно и предназначенной для того, чтобы пленять ученых. Жизнь шла
своим чередом и не давала философии править собою. Люди любили, радовались,
искали, страдали, возвышались, падали, плакали, - не справляясь никогда с
тем, разрешается ли все это в тех толстых книгах, где собрано такое огромное
количество ученых слов. И, в конце концов, сами философы вовсе и не думали о
том, чтобы их книги переделали что-нибудь в жизни. Но уже в XVIII веке
произошло неслыханное явление. Философы ворвались в жизнь. Книжная мудрость,
именно та, которая, по-видимому, была обречена существовать an und fur sich,
как некая Ding an sich по преимуществу, как нечто, чего не только сущности,
но и самого существования не мог постичь человек - эта книжная мудрость
вышла к людям и овладела их умами. То, что прежде было исключительно
предназначено для ученых, по своему призванию долженствовавших не жить и
потому требовавших для себя специальной духовной диеты, было провозглашено
лучшей пищей для всех людей, философия - с одной стороны - нашла себе
блестящих, гениальных адвокатов с Вольтером во главе, а с другой стороны,
она пришлась по вкусу времени, искавшему всяких взрывчатых веществ, чтобы
скорее освободиться от давно всех тяготивших общественных цепей. Произошло
великое событие во Франции. Отрубили го
