Шолохов Михаил - Червоточина
Михаил Шолохов
Червоточина
Яков Алексеевич - старинной ковки человек: ширококостый, сутуловатый;
борода как новый просяной веник,- до обидного похож на того кулака, которого
досужие художники рисуют на последних страницах газет. Одним не схож -
одежей. Кулаку, по занимаемой должности, непременно полагается жилетка и
сапоги с рылом, а Яков Алексеевич летом ходит в холщовой рубахе,
распоясавшись и босой. Года три назад числился он всамделишным кулаком в
списках станичного Совета, а потом рассчитал работника, продал лишнюю пару
быков, остался при двух парах да при кобыле, и в Совете в списках перенесли
его в соседнюю клетку - к середнякам. Прежнюю выправку не потерял от этого
Яков Алексеевич: ходил важной развалкой, так же, по-кочетиному, держал
голову, на собраниях, как и раньше, говорил степенно, хриповато, веско.
Хоть урезал он свое хозяйство, а дела повел размашисто. Весной засеял
двадцать десятин пшеницы; на хлебец, сбереженный от прошлогоднего урожая,
купил запашник, две железные бороны, веялку. Известно уж, кто весной
последнее продает: кому жевать нечего.
По всей станице поискать такого хозяина, как Яков Алексеевич:
оборотистый казак, со смекалкой. Однако и у него появилась червоточина:
младший сын Степка в комсомол вступил. Так-таки без спроса и совета взял да
и вступил. Доведись такая беда на глупого человека-быть бы неурядице в
семье, драке, но Яков Алексеевич не так рассудил. Зачем парня дубиной
обучать? Пусть сам к берегу прибивается. Изо дня в день высмеивал нонешнюю
власть, порядки, законы, желчной руганью пересыпал слова, язвил, как
осенняя муха; думал, раскроются у Степки глаза, - они и раскрылись: перестал
парень креститься, глядит на отца одичалыми глазами, за столом молчит.
Как-то перед обедом семейно стали на молитву. Яков Алексеевич,
разлопупгав бороду, отмахивал кресты, как косой по лугу орудовал; мать
Степкина в поклонах ломалась, словно складной аршин; вся семья дружно махала
руками. На столе дымились щи; хмелинами благоухал свежий хлеб. Степка стоял
возле притолоки, заложив руки за спину, переступая с ноги на ногу.
- Ты человек? - помолившись, спросил Яков Алексеевич.
- Тебе лучше знать...
- Ну, а если человек и садишься с людьми за стол, то крести харю. В
этом и разница промеж тобой и быком. Это бык так делает: из яслев жрет, а
потом повернулся и туда же надворничает.
Степка направился было к двери, но одумался, вернулся и, на ходу
крестясь, скользнул за стол.
За несколько дней пожелтел с лица Яков Алексеевич; похаживая по двору,
хмурил брови; знали домашние, что пережевывает какую-нибудь мыслишку старик,
недаром по ночам кряхтит, возится и засыпает только перед рассветом. Мать
как-то шепнула Степке:
- Не знаю, Степушка, что наш Алексеевич задумал... Либо тебе какую беду
строит, либо кого опутать хочет...
Степка-то знал, что на него готовит отец поход, и, притаившись,
подумывал, куда направить лыжи в том случае, если старик укажет на ворота.
В самом деле, есть о чем подумать Якову Алексеевичу: будь Степке вместо
двадцати пятнадцать годов, тогда бы с ним легко можно справиться. Долго ли
взять из чулана новые ременные вожжи да покрепче намотать на руку? А в
двадцать годов любые вожжи тонки будут; таких оболтусов учат дышлиной, но по
теперешним временам за дышлину так прискребут, что и жарко и тошно будет.
Как тут не кряхтеть старику по ночам и не хмурить бровей в потемках?
Максим - старший брат Степки, казак ядреный и сильный,- по вечерам,
выдалбливая ложки, спра
