Библиотека в кармане -русские авторы

         

Шолохов Михаил - Чужая Кровь


Михаил Шолохов
Чужая кровь
В Филипповке, после заговенья, выпал первый снег. Ночью из-за Дона
подул ветер, зашуршал в степи обыневшим краснобылом, лохматым сугробам
заплел косы и догола вылизал кочковатые хребтины дорог.
Ночь спеленала станицу зеленоватой сумеречной тишиной. За дворами
дремала степь, непаханая, забурьяневшая.
В полночь в ярах глухо завыл волк, в станице откликнулись собаки, и дед
Гаврила проснулся. Свесив с печки ноги, держась за комель, долго кашлял,
потом сплюнул и нащупал кисет.
Каждую ночь после первых кочетов просыпается дед, сидит, курит,
кашляет, с хрипом отрывая от легких мокроту, а в промежутках между
приступами удушья думки идут в голове привычной, хоженой стежкой. Об одном
думает дед - о сыне, пропавшем в войну без вести.
Был один - первый и последний. На него работал не покладая рук. Время
приспело провожать на фронт против красных,- две пары быков отвел на рынок,
на выручку купил у калмыка коня строевого, не конь - буря степная, летучая.
Достал из сундука седло и уздечку дедовскую с серебряным набором. На
проводах сказал:
- Ну, Петро, справил я тебя, не стыдно и офицеру с такой справой
идтить... Служи, как отец твой служил, войско казацкое и тихий Дон не
страми! Деды и прадеды твои службу царям несли, должен и ты!..
Глядит дед в окно, обрызганное зелеными отсветами лунного света, к
ветру,- какой по двору шарит, неположенного ищет,- прислушивается,
вспоминает те дни, что назад не придут и не вернутся...
На проводах служивого гремели казаки под камышовой крышей Гаврилиного
дома старинной казачьей песней:
А мы бьем, не портим боевой порядок.
Слу-ша-ем один да приказ.
И что нам прикажут отцы-командиры,
Мы туда идем - рубим, колем, бьем!..
За столом сидел Петро, хмельной, иссиня-бледный, последнюю рюмку,
"стременную", выпил, устало зажмурив глаза, но на коня твердо сел. Шашку
поправил и, с седла перегнувшись, горсть земли с родимого база взял. Где-то
теперь лежит он и чья земля на чужбинке греет ему грудь?
Кашляет дед тягуче и сухо, мехи в груди на разные лады
хрипят-вызванивают, а в промежутках, когда, откашлявшись, прислонится
сгорбленной спиной к комелю, думки идут в голове знакомой, хоженой стежкой.
x x x
Проводил сына, а через месяц пришли красные. Вторглись в казачий
исконный быт врагами, жизнь дедову, обычную, вывернули наизнанку, как
порожний карман. Был Петро по ту сторону фронта, возле Донца, усердием в
боях заслуживал урядницкие погоны, а в станице дед Гаврила на москалей, на
красных вынашивал, кохал, нянчил - как Петра, белоголового сынишку, когда-то
- ненависть стариковскую, глухую.
Назло им носил шаровары с лампасами, с красной казачьей волей, черными
нитками простроченной вдоль суконных с напуском шаровар. Чекмень надевал с
гвардейским оранжевым позументом, со следами ношенных когда-то вахмистерских
погон. Вешал на грудь медали и кресты, полученные за то, что служил монарху
верой и правдой; шел по воскресеньям в церковь, распахнув полы полушубка,
чтоб все видали.
Председатель Совета станицы при встрече как-то сказал:
- Сыми, дед, висюльки! Теперь не полагается.
Порохом пыхнул дед:
- А ты мне их вешал, что сымать-то велишь?
- Кто вешал, давно небось в земле червей продовольствует.
- И пущай!.. А я вот не сыму! Рази с мертвого сдерешь?
- Сказанул тоже... Тебя же жалеючи, советую, по мне, хоть спи с ними,
да ить собаки... собаки-то штаны тебе облагают! Они, сердешные, отвыкли от
такого виду, не признают свово...
Была обида горькая, как полын





Содержание раздела