Шолохов Михаил - Пастух
Михаил Шолохов
Пастух
I
Из степи, бурой, выжженной солнцем, с солончаков, потрескавшихся и
белых, с восхода - шестнадцать суток дул горячий ветер.
Обуглилась земля, травы желтизной покоробились, у колодцев, густо
просыпанных вдоль шляха, жилы пересохли; а хлебный колос, еще не
выметавшийся из трубки, квело поблек, завял, к земле нагнулся, сгорбатившись
по-стариковски.
В полдень по хутору задремавшему - медные всплески колокольного звона.
Жарко. Тишина. Лишь вдоль плетней шаркают ноги - пылищу гребут, да
костыли дедов по кочкам выстукивают - дорогу щупают.
На хуторское собрание звонят. В повестке дня - наем пастуха.
В исполкоме - жужжанье голосов. Дым табачный.
Председатель постучал огрызком карандаша по столу.
- Гражданы, старый пастух отказался стеречь табун, говорит, мол, плата
несходная. Мы, исполком, предлагаем нанять Фролова Григория. Нашевский он
рожак, сирота, комсомолист... Отец его, как известно вам, чеботарь был.
Живет он с сестрой, и пропитаниев у них нету. Думаю, гражданы, вы войдете в
такое положение и наймете его стеречь табун.
Старик Нестеров не стерпел, задом кособоким завихлял, заерзал.
- Нам этого невозможно... Табун здоровый, а он какой есть пастух!..
Стеречь надо в отводе, потому вбяязости кормов нету, а его дело непривычное.
К осени и половины телят недосчитаемся...
Игнат-мельник, старичишка мудреный, ехидным голоском медовым
загнусавил:
- Пастуха мы и без сполкома найдем, дело нас одних касаемо... А
человека надо выбрать старого, надежного и до скотины обходительного...
- Правильно, дедушка...
- Старика наймете, гражданы, так у него скорей пропадут теляты...
Времена ноне не те, воровство везде огромадное...- Это председатель сказал
настоисто так и выжидательно; а тут сзади поддерживали:
- Старый негож... Вы возьмите во внимание, что это не коровы, а
теляты-летошникн. Тут собачьи ноги нужны. Зыкнет табун - поди собери, дедок
побежит и потроха растеряет...
Смех перекатами, а дед Игнат свое сзади вполголоса:
- Коммунисты тут ни при чем... С молитвой надо, а не абы как...- И
лысину погладил вредный старичишка.
Но тут уж председатель со всей строгостью:
- Прошу, гражданин, без разных выходок... За такие... подобные... с
собрания буду удалять...
Зарею, когда из труб клочьями мазаной ваты дым ползет и стелется низко
на площади, собрал Григорий табун в полтораста голов и погнал через хутор на
бугор седой и неприветливый.
Степь испятнали бурые прыщи сурчиных нор; свистят сурки протяжно и
настороженно; из логов с травою приземистой стрепета взлетают, посеребренным
опереньем сверкая.
Табун спокоен. По земляной морщинистой коре дробным дождем выцокивают
раздвоенные копыта телят.
Рядом с Григорием шагает Дунятка - сестра-подпасок. Смеются у нее щеки
загоревшие, веснушчатые, глаза, губы, вся смеется, потому что на красную
горку пошла ей всего-навсего семнадцатая весна, а в семнадцать лет все
распотешным таким кажется: и насупленное лицо брата, и телята лопоухие, на
ходу пережевывающие бурьянок, и даже смешно, что второй день нет у них ни
куска хлеба.
А Григорий не смеется. Под картузом обветшавшим у Григория лоб крутой,
с морщинами поперечными, и глаза усталые, будто прожил он куда больше
девятнадцати лет.
Спокойно идет табуи обочь дороги, рассыпавшись пятнистой валкой.
Григорий свистнул на отставших телят и к Дунятке повернулся:
- Заработаем, Дунь, хлеба к осени, а там в город поедем. Я на рабфак
поступлю и тебя куда-нибудь пристрою... Может, тоже на какое ученье... В
