Шолохов Михаил - Путь-Дороженька
Михаил Шолохов
Путь-дороженька
Часть первая
I
Вдоль Дона до самого моря степью Тянется Гетманский шлях. С левой
стороны пологое песчаное Обдонье, зеленое чахлое марево заливных лугов,
изредка белесые блестки безымянных озер; с правой - лобастые насупленные
горы, а за ними, за дымчатой каемкой Гетманского шляха, за цепью низкорослых
сторожевых курганов - речки, степные большие и малые казачьи хутора и
станицы и седое вихрастое море ковыля.
x x x
Осень в этом году пришла спозаранку, степь оголила, брызнула жгучими
заморозками.
Утром, перебирая в постовальне шерсть, сказал отец Петру:
- Ну, сынок, теперь работенки нам хоть убавляй! Морозы двинули, казачки
шерсть перечесывают, а наше дело - струну поглаживай да рукава засучай повы-
ше, а то спина взмокнет!..
Приподнимая голову, улыбнулся отец, сощурились выцветшие серые глаза,
на щеках, залохмативших серой щетиной, вылегли черные гнутые борозды.
Петр, сидя на столе, обделывал колодку; поглядел, как на усталом лице
отца тухнет улыбка, промолчал.
В постовальне душно до тошноты, с кособокого потолка размеренно капает,
мухи ползают по засиженному слюдяному оконцу. Сквозь него заиневший плетень,
вербы, колодезный журавль кажутся бледно-радужными, покрытыми ржавой
прозеленью. Взглянет мельком Петр во двор, переведет взгляд на голую
согнутую спину отца, шевеля губами высчитывает уступы на позвоночном столбе
и долго глядит, как движутся лопатки и дряблая кожа морщинистыми комками
собирается на отцовой спине.
Узловатые пальцы привычно быстро выбирают из шерсти репьи, колючки,
солому, и в такт движениям руки качаются лохматая голова и тень ее на стене.
Приторно и остро воняет пареной овечьей шерстью. Пот бисерным горошком
сыплется у Петра по лицу, мокрые волосы свисают на глаза. Вытер ладонью лоб,
колодку кинул на подоконник.
- Давай, батя, полудновать? Солнце, гля-кось, куда влезло, почти в
обеды.
- Полудновать? Погоди... Скажи на милость, сколько этого репья!...
Битый час гнусь над шерстью.
Соскочил Петр со стола, в печь заглянул. Потные щеки жадно лизнула
жарынь.
- Я, батя, достаю щи. Больно оголодал, жрать охота!..
- Ну, тяни, работа потерпит!
Сели за стол, не надевая рубах; не торопясь, хлебали щи, сдобренные
постным маслом.
Петр покосился на отца, сказал, прожевывая:
- Худой ты стал, будто хворость тебя точит. Не ты хлеб ешь, а он
тебя!..
Задвигал скулами, улыбаясь, отец:
- Чудак ты какой! Равняй себя с отцом: мне на покров пойдет пятьдесят
семой, а тебе - семнадцать с маленьким. Старость точит, а не хворь!..- и
вздохнул.- Мать-покойница поглядела бы на тебя...
Помолчали, прислушиваясь к басовитому жужжанию мух. На дворе
остервенело забрехала собака. Мимо окна - топот ног. Распахнулась дверь,
стукнувшись о чан с вымоченной шерстью, и в землянку вошел задом
Сидор-коваль. Шапки не снимая, сплюнул под ноги.
- Ну и кобеля содержите! Норовит, проклятый, не куда-нибудь кусануть, а
все повыше ног прицеляется.
- Он сознает, что ты за валенками идешь, а они не готовы, потому и
препятствует.
- Я не за валенками пришел.
- А ежели не за ними, то присаживайся вот сюда, на бочонок, гостем
будешь!
- В кои веки в гости заглянул, и то на мокрое сажаешь! Не будь,
Петруха, таким вредным человеком, как твой батянька!..
Посмеиваясь в кустистую бороденку, присел Сидор около двери на
корточки, долго сворачивал негнущимися пальцами цигарку и, закуривая,
плямкая губами, пробурчал:
- Ничего не знаешь, дед Фома?
Отец, заворачивая шерсть в мешок, качнул го
