Шукшин Василий - Печки-Лавочки
ВАСИЛИЙ ШУКШИН
ПЕЧКИ ЛАВОЧКИ
Накануне, ближе к вечеру, собралась родня: провожали Ивана Расторгуева в путь дорогу. Ехал Иван на курорт. К морю.
Первый раз в жизни. Ну, выпили немного — разговорились. Заспорили. Дело в том, что Иван, имея одну путевку, вез с собой еще жену Нюру и двух малых детей. Вот о том и заспорили: надо ли везти детей то?
Иван считал, что надо. Даже обозлился.
— Вот что я вам скажу, уважаемая родня: пеньком дремучим — это я сумею прожить. Я хочу, чтоб дети мои с малых лет развитие получили! Вот так. Не отдых мне этот нужен!..
Я вон пошел с удочкой, посидел на бережку в тенечке — и все, и печки лавочки. Отдохнул. Да еще бутылочку в кустах раздавлю… Так?
А вон им, — в сторону маленьких детей, — им больше надо. Они, к примеру, пошли в школу, стали проходить море — а они его живьем видели, море то? Скажут, папка возил нас, когда мы маленькие были.
Я вон отца то почти не помню, а вот помню, как он меня маленького в Березовку возил. Вот ведь что запомнилось! Ведь тоже небось и ласкал, и конфетку когда привозил — а вот ничего не запомнил, а запомнил, как возил с собой на коне в Березовку…
— А я тебе скажу почему, — заговорил Васька Чулков, двоюродный брат Ивана. — Это потому, что на коне.
— Что «на коне»?
— На коне возил, а не на мотоцикле. Поэтому ты и запомнил. Я вон своих вожу…
— Да это не поэтому! — зашумели на Ваську.
— Это ерунда! Какая разница — что на коне, что на мотоцикле?
— Сравнил козлятину с телятиной!
— Дайте мне досказать то! — застучал вилкой по графину Иван. — Я для того и позвал вас — выяснить…
— Да не пропадут! — воскликнул дед Кузьма, храбрый старый матрос. — Что, в Америку, что ли, едут? В Россию же.
— Да шибко уж маленькие, прямо сердце заходится, — повернулась к нему теща Ивана, Акулина Ивановна. — Чего уж так зазудело то?
— Он же говорит чего.
— Блажь какая то…
— Да с грудными и то ездют.
— Да с грудными то легче. Его накормил, он и спит себе. А ведь тут, отвернись куда, они уж — под колесами.
— Ну уж — под колесами. Чего уж?.. Езжай, Ванька, не слушай никого.
— Нюр, — обратились к жене Ивана, — ты то как? Чего молчишь то?
— Да я прям не знаю… Он мне все мозги запудрил с этим морем. Я уж и не знаю, как теперь… Вроде, так то, охота, а у самой душа в пятки уходит — боюсь.
— Чего боисся то?
— А ну как да захворают дорогой?
— Чирий тебе на язык!
— В сумку, чтоб сухари не мялись, — в сердцах молвил языкастый Ванька. — Ворона каркнула во все воронье горло.
— А захворают, вы — так, — стала учить Нюру и Ивана одна молодящаяся бабочка не совсем деревенского покроя, — сразу кондуктора: так и так — у нас заболели дети. Вызовите, пожалуйста, нам на следующей станции врача. Все! Она идет в радиоузел — она обязана, — вызывает по рации санслужбу, и на следующей станции…
— Ну, тут семь раз дуба врежешь, пока они там по рации…
— Это все — колеса. Ты, Иван, держи на всякий случай бутылку белой, — стал по своему учить Васька Чулков. — Как ребенок захворал, — ты ему компресс на грудку. Нюра, возьми с собой ваты и бергаментной бумаги. У меня вон…
— Я взяла.
— А?
— Взяла, говорю! Бергамент то.
— Вот. Ты вон глянь, что у меня с горлом то делается… Нет, ты глянь! А о!..
О о! — Васька растопырил перед Нюрой свой рот. — Меня же ангина, сволочь, живьем ест! У меня же гланды в пять раз увеличены… Ты глянь!
— Да пошел ты к дьяволу со своими гландами! — рассердилась Нюра. — Водку пить — у вас гланды не болят.
— Так я потому и пью то! Вынужден! Если бы не гланды, я бы ее, заразу, на дух не принял.
