Шумихин Иван - Насилие
Шумихин Иван
Hасилие
Дверь в бездну скрипела: воздух там был; по крайней мере, хронопотоки
веяли над Кризалисом; физиология была гипотетичной и априорно дедуцировала
из ничто; влагалище так и манило, но было странное чувство, то и дело
приходившее к нему и страшащее его: он знал, что ЭТО рядом с ним, а он был
беззащитен в оргазме. Странность не означала неопределенности: мир был
материален, но все еще не реален; мистике здесь не было места, ибо из
влагалища никто не орал и не выл, это тоже было странным. Еще более сбивал
с толку холод, хотя они давно знали друг друга и методы, которыми
пользоваться друг другом; вы будете смеяться, но я точно знаю: в шифоньере
кто-то был. Может быть, это был и не ОH, но кто-то там был, кто выслушал
мои предложения и принял их. Я до сих пор не знаю, выполнил ли он свою
часть обязательств, предполагаю все же, что выполнил, хотя и не совсем так,
как договаривались. Глаза выглядывали из под кожи и мигрировали в ладони,
затем переместились в пальцы и исчезли. Сатана смотрел на меня через мое
окно и молчал. Был ли он архетипом, а я пидарасом, могла сказать только
обезъянка из племени липутов, но она бросилась в огонь вспыхнув словно
свечка, стоящая на границе между белым и черным, отражая красное в другое
измерение. Паук, размером до четвертого этажа быстро перебирал своими
восемью "ногами", он представлял из себя объективный идеализм, вышедший в
свет материи: он недоумевал и ему некуда было податься; он достиг абсолюта
в отношении разума: нуль градусов разумности, и все же у него была
ответственность перед своими сородичами, он не мог вернуться с пустыми
"руками"; задумчиво повыдергнув кишки из десятка людей, он пошел к морю.
Пульс далекой звезды наполнил его воскресшим трепетом, дул сильный ветер,
по небу летели корабли-призраки, на дне океана сидел Боа, Элли усердно
занималась онанизмом: и все же это была не та планета. Паук понял это уже
на глубине 11 тысяч метров под уровнем моря, это была его последняя мысль,
он горько улыбнулся и все. Все равно: его существование ничего не стоило...
So why can't I am get a Ta, I'm a looser, baby, so why not to kill me.
Человек сидел на берегу, голова его резко болталась, то с силой ударяясь о
грудь, то о спину. Кто-то хихикал, мертвец, только что вылезший из гроба
медленно шел по пляжу, а мужик все напевал свою тихую музыку и старался
держать удочку, которая то и дело выпадывала из его рук. Он ловил русалку,
и это было безнадежно. Впрочем, русалка сама вышла на берег, сплюнула и
рассыпалась на ракушки. Ракета уже летела к Марсу, на Венере шел дождь, а
мужик, застрявший на мыслящем астероиде, читал "Войну и мир". Так было
всегда и такова была вечность, спутница всякой глупости: глупость есть
романтизм, вечность есть метафизика времени, бесконечность - метафизика
пространства. И все же было нечто посильнее романтики: безумие; оно было
правдивее, оно лучше знало все подворотни мира, в конце концов, оно знало
себя и никогда не давало сбоев. Спокойствие было потусторонним, как и
веселье, но все же нарушало закон тождества: за четом следовал нечет, на
этом симметрия кончалась. Он не смог научиться ненавидеть (слабак), а в его
любви было слишком много потустороннего, чтобы любовь еще оставалась
любовью: потустороннее перевешивало, любовь делала недопустимый крен и
тонула, как будто бы сама не была морем. Цветок причинял адские боли, но
однажды он таки вскрыл череп и потянулся к солнцу; это было мило, но
толчками выходящая из гор
