Щербаков Владимир - Четыре Стебля Цикория
Владимир Иванович ЩЕРБАКОВ
ЧЕТЫРЕ СТЕБЛЯ ЦИКОРИЯ
Пронзительно-ясно обрисованы белые глыбы на крутом склоне,
прерывистая нить ручья, плес в лощине - и над всем этим по законам
перспективы ты, твое лицо, твои косы. Ветер мнет куст ветлы, шепчет имя -
Настя. В моей руке скользит, обвивая ее, живой вьюн. Я стою на подводном
камне, чтобы не замочить закатанных до колен брюк или, быть может, чтобы
казаться выше. Мы оба следим за вьюном, и взгляды перекрещиваются и
соприкасаются. Тайна этой минуты уходит, и остается в памяти холодная
рыбья кожа, темный извив на запястье, подрагивающий хвост.
К обрыву под холмом прилепилась печь для обжига известняка, она
высилась, как башня, и мы обходили ее стороной. Только раз взбежали мы на
круглый верх печи, отдыхавшей от работы. Прикладывая ухо к кирпичной
кладке, вслушивались в странные вздохи, доносившиеся из чрева.
Тогда это и произошло. Настя сорвалась вниз. Я замер. Словно не я, а
кто-то другой смотрел, как она падала. Как же это... Настя, Настя! В руке
она сжимала цветы - четыре стебля цикория. У пода печи смертельный полет
ее прервался. Она парила, как птица, над луговиной. Подол ее платьишка
расправился. Или мерещилось мне это? Нет! Настя мягко опустилась на ноги и
вот, живая и невредимая, стоит внизу и растерянно улыбается одними губами.
Колдовство.
Я же видел, как она сорвалась, как билось ее платье, как беспомощно
раскрыла она рот, собираясь, наверное, что-то сказать или крикнуть! И
потом - невидимые руки будто бы поддержали ее и медленно, бережно опустили
на землю. Трижды волшебна эта минута: бегу к Насте, захлебываясь от
радости, кубарем скатываюсь к ее ногам, притрагиваюсь к ее плечу и
замолкаю. Настя протягивает мне цветы - четыре стебля цикория. Неловко
принимаю букет. Беру ее за руку. И тайна этой минуты уходит - и остается в
моей памяти.
Точно сквозь матовое стекло проявляется прошлое. Бабкин палисадник,
ленивый белый кот у крыльца, огненно-красный петух на деревянных перилах,
ветла со скворечником. Школьные каникулы в деревне...
Утро. Вечер. Утро. Дни, как стекляшки в мозаике, разного цвета:
зеленые, голубые, ярко-желтые от солнца.
- Это правда, что ты козу доить умеешь?
Настя улыбается, а я густо краснею. Опускаю голову, потом искоса
наблюдаю за ней. Она не смеется, нет, глаза ее, серые с синевой, смотрят
серьезно, и только губы сложились в улыбку - так умеет только она,
деревенская девочка из соседней слободы.
- Я помогаю бабке, - говорю я. - Она старенькая и устает в поле. И
еще готовит мне обед.
- Смотри, какой!..
Мы идем врозь, я делаю вид, что отворачиваюсь от ветра. Она сама
подходит ко мне, берет за руку, тянет за околицу - там волны хлебов в
сизом цветне и тропа, ведущая к нашему ручью, к озеру.
...Двое у опушки леса. Держатся за руки. Яркий прочерк падучей звезды
над головами, зеленоватое послезакатное небо. Потом один из этих двоих
предаст другого. Это буду я. А пока они вместе. И если вслушаться в слабые
шорохи, кажется, удается разобрать слова. "Тих и спокоен край, в себе он
замкнут: две створки - озеро и небосклон, как жемчуг, в раковине
драгоценной мир заключен. - Вон месяц: спрятался, а сам забросил над
ветлами серебряную сеть, он ловит звезды, но едва засветит, чтоб осмотреть
улов, как мигом в сети попался он. - Ты смотришь в небо? - Да, звезда
упала, блеснув светлей. - А я звезду на озере увидел, она летела к небу от
земли; твоя звезда вниз с неба полетела навстречу с ней".
Теплое июльское утро...
Листья хмеля за
