Щербаков Владимир - Третий Тайм
Владимир Щербаков
Третий тайм
Странное недомогание. Будто невидимая рука притронулась к сердцу. И
жмет, жмет. Легко, но чувствительно. Нет, это не болезнь. Что-то другое,
посерьезней.
Однажды это уже было со мной. У Андроникова монастыря. Летним днем у
древней стены я заметил цветок кипрея. Кто-то наступил ногой, придавил
стебель к земле, и в неярком свете под серо-сизыми облаками будто бы
зажглась малиновая искра. Не сразу смог распознать я этот сигнал. Только
дома, несколько часов спустя, понял, из каких далей пришла весточка. И
память очертила не то круг, не то петлю времени...
Сохранился снимок: два мальчугана у разрушенных стен монастыря; снимал
кто-то из взрослых. У одного в руках мяч. Это я. Другой рядом со мной...
Что я знаю о нем?.. Сероглаз, стрижен, худ. Жил он на той же Школьной
улице, что и я. У него были сестра и мать. Отец погиб на фронте. Однажды я
пришел к нему. Мы спустились в полуподвал. Вошли в комнату.
Слева - койка, накрытая темным сбившимся одеялом, справа - стул с
выщербленной спинкой, прямо - подобие обеденного стола. И обед - два
ломтика жареного картофеля на сковороде. Но обедать он не стал... Мы пошли
играть на улицу. Переждали ливень в подъезде, бродили по улице босиком.
Бежали грязные ручьи. Небо было высоким, чистым, холодным.
И новые воспоминания...
Август сорок пятого - время желтых метелок травы, ряски в Лефортовских
прудах, теплых красных вечеров. Над храмом Сергия в Рогожской верещат
стрижи. На высоком берегу - развалины Андроникова монастыря. Вишнев от
заката Костомаровский мост. Где-то здесь впадал в Яузу ручей Золотой
Рожок. (Над светлой струей ручья в Андрониковом монастыре останавливался
Дмитрий Донской после битвы на Куликовом поле. Воины пили воду ручья. У
Спасского собора монастыря похоронен Рублев.)
...Рядом стучали колеса. Над рельсами струились горячие потоки воздуха.
Синие рельсы отражали московское небо. Несколько шагов вдоль
полуразрушенной монастырской стены - и вдали возникал Кремль с его
пасмурно-розоватыми башнями, тусклыми шатрами, величавой колокольней,
зубцами стен и куполами храмов. Высоко взбегал он на холм, отделенный от
нас толщей воздуха над низкими крышами. С маковки нашего рогожского холма
виден был он то четко и ясно, то размывчато, словно сквозь матовое стекло.
У стен монастыря разноголосица, звонкие удары по мячу. Мальчишечий
футбол. Второй тайм. Играем с ним в разных командах. Еще один бросок, в я
ударю по воротам. Он бежит слева, этот мальчик... Я отталкиваю его. Не так
уж заметно для других это мое движение плечом и рукой. А судьи нет. И он
падает. Стоп. Я особенно внимателен, воспроизводя в памяти именно этот
вечер.
Под красноватым солнцем на пыльной траве, на кипрее, мы отдыхаем,
разговариваем, смеемся, и перед нами линия за линией открываются
охваченные закатным пламенем улицы и проспекты. В удивительный час
предвечерней ясности на улицах мало людей, редко ходят трамваи, почти нет
машин. Город словно отдыхает от великого труда. Так оно и было... Закатный
свет окрашивал прошлое и настоящее, и осязаемые нити его тянулись в
будущее. И он всегда вспыхивал в памяти, когда я снова, хотя бы только
мысленно, приходил туда, на этот удивительный холм с его пыльной травой,
кипреем, несказанным дымным воздухом заводской окраины, с желтыми стенами
домов, которые так явственно светились...
...Я оттолкнул его не только от мяча. Он исчезает из моей памяти. Мы
больше не друзья. Да, именно тогда это и случилось, и с этого вечера м
