Щербакова Галина - Уткоместь, Или Моление О Еве
Галина ЩЕРБАКОВА
Уткоместь, или моление о Еве
Роман
...Она меня все-таки догнала возле лифта, пока я - вечная клуша -
переминалась с тремя набитыми пакетами, освобождая средний палец, чтобы
нажать кнопку вызова.
Она что-то мне сказала, материализуясь из темноты пристенка почтовых
ящиков. Что-то сказала и подняла руку.
Палец успел вызвать лифт, и я очень долго падала в него, оглушительно,
шелестя пакетами.
Она мне что-то сказала... Что?
"Жаль, - подумала я свою последнюю мысль. - Мне уже не рассказать всей
этой истории. Жаль".
И я ушла в бесконечный зловонный туннель, о котором столько наврано.
Наврано... Наврано... О...
____________
Однажды их занесло в шашлычную на Красной Пресне. Трех молодых и
красивых. Это было время, когда никуда нельзя было попасть по желанию.
Время, когда табличку со словами "мест нет" выковывали одновременно с
дверными ручками кафе, театров, бань и прочих людских мест. В такой системе
был смысл. Разреши всем подряд мыться, где они хотят, или позволь им
смотреть красивых артисток по потребности - все обрушится и полетит к
чертовой матери. И тогда уже не отличить того, кому быть здесь положено,
кто пущен, а чье место далеко-далеко, за той самой лужей, что
расплескивается машинами во все стороны на прохожих, которым входа нет на
все и навсегда.
Сегодня, в тринадцатую пятницу девяносто девятого года, то - почти
забытое прошлое, но как много из него растет. Растет от вахтера, что стоял
тогда у таблички и нежно и ласково касался едва-едва к допущенной заднице.
Что-то растет от людей, забрызганных грязью той самой лужи. Но повторяю:
сегодня пятница девяносто девятого, а мы в другом времени - в пятнице
семьдесят девятого. Красивых молодых женщин пропустили тогда в шашлычную, и
та, что шла последней, сунула в карман швейцара трояк. Хотя напрасно - они
уже вошли, вошли за так, просто потому, что хороши были.
Это был особый случай преодоления знака "нет" - бультерьера той жизни
- случай победительности красоты. Ну а если её - красоты - нет? Ну не вышло
с сочетанием генов, Бог был раздражен на очередную энциклику Папы римского;
"да просто не так встали звезды", - говорит один молодой человек, когда его
головка очень бо-бо с перепоя.
В тот день, час, через минуту, когда наших барышень пустили за их
ресницы, талии и мочки ушей, в дверь стала биться женщина, у которой
отвалилась, зацепившись за ошметок асфальта, подошва, и она, в сущности,
оказалась босой ногой на ноябрьском снегу. Бедняга приподнимала ногу, чтоб
улыбчивый к красавицам швейцар обратил внимание на бедственность её
положения и понял, что ей всего-то надо вызвать такси или каких-то
знакомых. Бедняжка рисовала пальцем на стекле как бы телефон и трубку. Но
вахтер, отвлекшись от пахнущих красоток, махнул рукой на бедолагу - пошла,
мол, вон, - и та поковыляла дальше, плача от холода и обиды и как-то очень
сильно запоминая этих "шлюх", которым жизнь отваливает полной мерой
щедрости, а ей даже на малость жадничает.
Она уже тогда поняла, что запомнила их на всю жизнь. Особенно одну.
Тоненькую, с пушистым серебристо-золотым хвостиком и ложбиночкой на
затылке, которая нежно стекала в одежды и где-то там, под ними,
преображался во что-то другое. Еще лучшее.
Подошва же ещё какое-то время держалась на каблуке, а потом чавкнула и
осталась на дороге. Такая сама по себе подошва. Уже без будущего. Отдельная
от подошвы женщина жаждала в тот момент трещины земли в районе шашлычной,
падения потолка на головы всех тех, для кот
