Щербатых Юрий - Прими Мою Боль
Юрий ЩЕРБАТЫХ
ПРИМИ МОЮ БОЛЬ
Жизнь есть жизнь,
Смерть есть смерть.
Что можно к этому добавить?
Добавим к жизни смерть,
Добавим к смерти жизнь,
И это все, что можем мы...
В.Абанькин "Пасьянс"
Последнее время все чаще и чаще Сергею снилась степь. Жаркая, еще не
остывшая от дневного зноя ночная степь, прикрытая опрокинутой чашей
звездного неба, пряно пахнущая полынью, чабрецом и тысячелистником. В это
мгновения он явственно слышал шелест трав и стрекот цикад, нежно
напевавших ему незатейливый мотив колыбельной песни. Когда к нему приходил
этот сон, тело его, осыпанное золотым звездным дождем, расслаблялось, а
все тревоги и боли минувшего дня мягко стекали в нагретую землю.
Но в эту ночь он не дождался уже привычного умиротворения. В картину
донской степи отдельными грубыми мазками ворвались острые запахи сельвы,
шум тропического ливня и голос, звавший его из забытья на чужом языке.
Сквозь слепленные веки в слабом свете аварийного фонаря Сергей различил
смуглую тщедушную фигурку, мнущуюся у входа в тамбур.
- Говори яснее, Хуан, - попросил он, уже окончательно проснувшись.
- Энрико лежит в ста шагах от лагеря на тропинке, ведущей в деревню.
В него вселился дух горных болот, про которого рассказывал дедушка. Он
красный-красный и зубы оскалены как у одержимого.
Часть сознания еще была покрыта сонным туманом, но руки уже сами
застегивали "молнию" комбинезона и искали аптечку, а мозг лихорадочно
пытался сообразить, что могло произойти с парнем в джунглях по пути в
лагерь. Потом Сергей бежал, обгоняя Хуана, по тропинке, ведущей в деревню,
и мокрые листья лиан хлестали его по лицу, прогоняя остатки сна.
Испуганные лучи нагрудного фонарика метались по переплетенным ветвям,
освещая что угодно, кроме дороги, и уже совершенно некстати в голове
мелькнула мысль, что завтра воскресенье, а значит сеанс связи с домом...
Он дважды запнулся о торчащие из-под земли корни, а когда хотел
переступить лежащую на тропе лиану в третий раз, резко остановился.
То, что он принял за толстую, мокрую от дождя ветку, оказалось
детской рукой, скрученной в предсмертном напряжении страшной судорогой.
Сергей поднял скользкое, вдруг оказавшимся неожиданно тяжелым и уже
начавшее остывать щуплое тельце на плечо, и побрел обратно в лагерь.
Через час, испробовав все возможные средства, он прекратил
массировать сердце и отключил искусственное дыхание. Мозг был мертв. Он
опоздал совсем немного. Бедный Энрико... Сергей хорошо помнил его черные
любознательные глаза и способность задавать неожиданные вопросы. Тогда он
так просился в лагерь, и если бы не его отец - суровый охотник-индеец, то
мальчик мирно спал бы сейчас в соседней палатке, а не лежал на
операционном столе, обезображенный страшной болезнью.
Сергей представил, как тяжело больной паренек сначала шел, а потом
полз к ним сквозь ночные джунгли, облепленный пиявками и палой листвой, и
зябко передернул плечами. Но что же это за болезнь? Багровая кожа...
судороги... быстрый летальный исход от паралича диафрагмы и межреберных
мышц... Довольно запоминающиеся симптомы, а на ум не приходит ничего
похожего. Перебрав в памяти все известные ему местные инфекции, и не найдя
ничего похожего, Сергей включил бортовой компьютер вездехода. Ответ,
который он прочел на голубоватом экране дисплея, заставил тоскливо сжаться
сердце. Во-первых, инкубационный период этой чрезвычайно редкой формы
тропической лихорадки составлял всего два дня, а во-вторых, сыворотки от
нее у него не было, так ка
