Щупов Андрей - Лед
Андрей ЩУПОВ
ЛЕД
Глухое неопределенное состояние... Еще бы! Всего в нескольких
сантиметрах от моего лица - основательно промороженные доски гроба. моя
нынешняя парадная форма. Хотя... Не такая уж и парадная, если честно.
Усохшая жилистая сосна выглядит занозисто и неопрятно. Почему-то бархат,
затейливые виньетки с кисточками всегда пускают на внешнюю сторону - так
сказать, на "свадебный" фасад. Очевидно, все тот же бисер, все та же пыль.
В глаза и в ноздри... Чем-то это напоминает мои старые чопорные пиджаки с
их барской брезгливостью к пятнам и перхоти. Как вальяжно они любили
покачивать плечами, никогда не забывая держать нижнюю пуговицу
расстегнутой, украшая лацкан скромным неярким значком, претендуя на вкус,
на некоторое изящество. Пожалуй, я единственный знал их постыдную тайну -
тайну о ветхом пожелтевшем подкладе, о паучьих, проевших материю дырах,
без разбора глотающих авторучки, деньги и носовые платки. Нелепый этот
секрет я хранил на протяжении долгих-долгих лет.
Новый звук!.. Прислушиваюсь. Не сразу начинаю понимать, что это
натужный кашель лопат. На мои доски с сухим треском сыпятся комья. Ей
богу, жаль бархат! Хочется причитающе вопросить: "Его-то за что?" Должно
быть, уже сейчас он обиженно блекнет под мерзлой глинистой грязью.
Всего-то и удалось ему покрасоваться - жалких несколько часов под
завывание труб и рокот барабана - и вот уже приговорен - в пике блеска и
сиянии шелковистой свежести. Нелепо! Как все это нелепо! И даже земле,
сонно шлепающейся на крышку гроба, в сущности все равно. Ей, повидавшей за
тысячелетия всякое, не привыкать к своему нескончаемому перемещению. Всю
жизнь в ней скреблись и копались, с безжалостным небрежением полосуя
траншеями и окопами, взрезая речные протоки, шприцовыми жалами впиваясь в
нефтяные артерии. Может, потому и плевать ей на чувства заживо
погребаемого бархата, как плевать на того, кто отгородился сосновым
панцирем от ее черных неласковых объятий.
До чего же противный звук! Шершавый перекат крошева над самым лицом.
Я рад, что он становится глуше и глуше. Из-за него просто нет сил
сосредоточиться, а мне обязательно надо собраться с мыслями. Назойливый,
методичный, - он чертовски мешает! Правда, паузы между бросками заметно
растягиваются, но что толку, если я знаю, что это всего лишь паузы. Всякий
раз я напряженно жду очередного броска, и короткие временные интервалы до
предела заполнены моим раздражением.
Может быть, они устают?.. Мои могильщики? Их ведь всего двое против
мороза, тяжелой пешни и пары лопат, а в союзниках - проспиртованные мышцы
да сипящие бронхи. От таких союзников плакать хочется. Металл инструмента
давно успел застудить ладони, а вязнущее дыхание все настойчивее требует
перекура.
Медленно!.. Как все это медленно!.. Впрочем, медленно ли? Что значит
- это самое "медленно"? Не спеша, неторопливо, соразмеряя ход времени с
нарастающей ломотой в суставах? А может, время для них и есть та самая
чудовищная ломота, что отстреливает ревматические секунды, подавая команды
на остановку, на непродолжительный отдых?.. В состоянии ли кто-нибудь
осознать скорость льющейся пустоты, этот условный поток жизни? Или времени
нет вовсе?.. Шагают себе разные мысли, поспевая в ногу с закатами и
восходами, теплом и холодом, а память отщелкивает эфемерные километры,
полагая себя зеркалом минувших реалий. И пыхтит, трудится в грудной клетке
мускулистый толстяк, сжигая пулеметную ленту ударов, косясь на
подлязгивающий ближе и ближе конец и у
