Югов Владимиp - Одиночество Волка
Владимир ЮГОВ
ОДИНОЧЕСТВО ВОЛКА
1
Вертолет шел над западным выступом полуострова. Изгибаясь, внизу
бежала маленькая речушка Карасавай. Пассажиры насупленно молчали.
Старик-снабженец, возвращавшийся с Большой земли из отпуска, вчера, в
пьяном откровении, рассказывал, за что попал сюда. Пятнадцать лет назад,
тогда мужчина в соку, убил он полюбовника своей жены, некоего Митьку.
Случилось это во время сенокоса. Убивал он Митьку косой. "Голову Митькину
она подхватила и долго никому не отдавала, пока не приехала милиция"...
Старик бубнил об этом себе под нос и заедал водку помидором, купленным в
Москве на базаре. Теперь он, после отсидки, живет здесь. С ним старушонка.
Готовит и стирает ему портки. А та, первая жена, проживает все в той же
деревне, вдовует. Главное, дети тоже с ней не живут, считают - отец был
прав, не блуди...
Журналист Квасников ехал на север в командировку, он, вспомнив Анну
Каренину, развернул целый трактат по проблеме семьи и положении женщины в
семье и обществе. Выпив порядочно, мужики с его жидкой, лежащей на яви,
теорией не считались, и он горячился: снабженец хотя бы должен понять, что
даже Каренин не только простил жене свои обиды, но оказался способным
проявить великодушие к ее, если говорить попросту, Митьке.
Оба они - и убийца, и теоретик - теперь сидели рядом. Вертолет
болтало, и Квасникова кидало порой к груди убийцы, и он дышал его
перегаром.
После того, как вышли из вертолета, упал в снег здешний человек Иван
Хатанзеев - истосковавшийся по родной земле. Упал вроде нарочно, а руки
машинально сгребали снег: и два года, оказывается, длинная служба.
Первый пилот Кожевников, рыжий парень в лихо сдвинутой на затылок
белой заячьей шапке, земляк Хатанзеева, проходил мимо.
- Маманя дома, гляди, сто раз выбегала? - Приятно осклабился. -
Ладонь приставит козырьком и глядит, а?
- Старушка-мать ждет сына с битвы, - присел на корточки и щелкал
фотоаппаратом Квасников.
В шагах ста - аэровокзал. В густо засиненном воздухе, не похожем на
воздух пасмурного утра и осеннего вечера, виднелся обыкновенный деревянный
дом. На крыше - желтая большая труба. К деревьям, голым и черным,
протянулись провода. Где-то в овражке чихает движок. Свет попадает на
присмиревшие деревья за домом. Они красные на макушках. На разлапистой
сосне хлопьями пристроился снег.
- Ну, мужики! - Старик Вениамин Харитонович поглядывал на Хатанзеева.
- В вокзал, что ли, попрем?
- Зачем? - недавний солдат отряхивался от снега. - Или северный
ветерок бьет русского мужичка?
Прямо на снегу он стал накрывать стол. Ваня всем так и говорил:
выйдем на моей земле - загуляем! Ловко нарезанная колбаса укладывалась
стопочками рядом с подмерзающими дольками лука. Бутылку спирта вынули из
вещмешка. Она приятно побелела.
Все стояли в нетерпеливом ожидании. Стол постепенно становился
царским. Кравчий Ваня старался не упасть в глазах общества - подрезывал
сала, разворачивал крупные свежие помидоры, которые, видно, умненько
сохранил, открыл две банки с маринованными огурцами.
- Тешь мой обычай! - Поглядел на старика. - Садись в головах! Ты тут
долго был! - И вдруг присмирел: - Я два года, товарищ старшина, - это уже
к недавнему своему старшине, которого вез к себе, - все это видел во сне!
Вы рано утром будите нас: "Падйоом!" А я еще бегу да бегу по снегам. И
каждый раз туда, туда! - Махнул рукой в сторону от вокзала.
- Шоб ее разбомблило, Ваня, эту твою землю.
Старик Харитон Вениаминович тяжело вздохнул.
Миша Хоменко, нов
