Библиотека в кармане -русские авторы

         

Юровицкий Владимир - Пулковский Меридиан


Владимир Юровицкий
Пулковский меридиан
Я беру ее в руки. Тоненькая книжица. Серая обложка, малый карманный
формат. Пальцы плотно сжимают ее и передвигаются по обложке, как у слепого,
пытающегося вылепить в своем пустом взоре незнакомый, но важный для его
существования предмет. И я пытаюсь нащупать следы прошлых прикосновений,
остатки пальцев и внимания людей, временная линия жизни которых свивались и
пересекались с пространственной линией создания, существования и пользования
этой книгой, но обложка слишком гладкая, слишком глянцевая, и она не оживает
под пальцами, как будто с ее скользкой поверхности стекли и исчезли,
растворившись во времени, все следы прошлого, и мне представилось, что будь
у нее более шероховатая поверхность, легче было бы оживить людей, которые
держали ее в руках, листали и сокричали вместе с автором, неровности
удержали бы больше следов, в шероховатостях обязательно осталась бы тяжелая
фракция человеческих чувств:, но, к сожалению, она слишком скользкая и
молчит под пальцами. А ведь ее, наверное, многие читали тогда, и многие,
наверное, остались там, откуда ты ушел, но другим не удалось уйти, потому
что у них не было тех прав, что были у тебя, и они остались, боролись с
осаждавшим врагом и боролись за свою жизнь, и для них писалась эта книга, и
они читали ее, и остались навсегда там, откуда ты ушел за два часа до своего
конца, а у них не было прав перед самими собой, перед городом, перед
Россией.
Маленький мальчик идет по мертвому блокадному Ленинграду. Куда идет он?
Он не знает. Чувство голода, как окостеневший стон стоит в каждой клетке его
тела и гонит его вперед и вперед по таким тихим и безлюдным улицам. Режущая
тишина. Но она хранит в себе готовность каждую минуту взорваться коротким
артобстрелом. И затем снова надвинется гнетущая все заполняющая тишина: О
чем думает маленький мальчик, идущий по мертвому городу, какие мысли стоят в
открытых зрачках его глаз?:
Может быть он видит вереницу трамваев, застывших в переулке и на изгибе
путей, и вокруг вагонов девственное пылевое пространство, на котором
обязательно запечатлелся бы след, но следов нет и не видно, что они умерли
давно, и давно стоят здесь, только тревожа воспоминания о веселом звоне на
поворотах, набитой толпе, свисающей с подножек, о запретной мечте далеких
времен - прокатиться на колбасе:
А может быть пред ним стоит плотно засевшая в окончаниях памяти картина
прохладного предбанника, и он сидит уже чистенький и влажно-прохладный, и
перед ним стоит мама, маленькая и молодая и тоже звонко-чистая, с длинным
потоком неуложенных волос и наливает ему лимонад, и лимонад щиплет небо и
дает такую приятную отрыжку, и этот запах лимонада, его вкус, память об этой
бутылке будут всплывать всегда при воспоминании о прошлой, такой хорошей и
такой светлой довоенной жизни: А мама придерживает стакан и щекочет его, и
ему самому так и хочется обхватить и обнять свою молодую мамочку, которой
никто не верил, что он ее сын - такой она была маленькой и молодой, и ей
говорили - какой у нее хорошенький братик:
Или может финский залив и палубу парохода, и он в беличьей шубке, и
рядом опять мама, и от катера отходят волны, и он провожает взглядом каждую
оторвавшуюся от кормы волну, и они идут одна за другой, и бурлят сначала. А
затем успокаиваются, расходится все дальше и дальше. И он бросает одну и
начинает смотреть на новую, и все это заключено в купол серого облачного
неба, и все равно такого яркого в памяти, потому что э





Содержание раздела