Яковлев Вениамин - Иуда
Вениамин Яковлев
по откровению Анны-Екатерины Эммерих
Иуда
С Иудой случилось что-то страшное... Впрочем, уже давно, вот уже скоро два
года, как вообще с ним совершается что-то совсем необычайное. Он уже перестал
быть самим собою, тем Иудою Симоновым, которым был еще так недавно...
Если бы два года назад ему кто-то сказал, что он будет жить так, как он
живет теперь, он засмеялся бы говорящему в лицо и назвал его сумасшедшим. Он,
Иуда, неожиданно бросит свой маленький уютный домик; свой виноградник, который
он обрабатывал с такой любовью; эти густые лозы, благоухающие каждый вечер и
пылающие на предзакатном солнце. Он будет как нищий, как бродяга, неуверенный
в завтрашнем, а иногда даже в сегодняшнем хлебе, бродить с толпой галилеян. Он
будет, наконец, спорить с раввинами, возбуждая их гнев и негодование, иногда
доходящие до проклятий и резкой брани.
Нет, все это было вовсе немыслимо, невозможно, несообразно ни с чем. И,
однако, несообразное, невозможное - случилось.
Вот уже скоро два года он не был в своем домике и в своем винограднике. Он
даже не знает, целы ли они. Да его это и не интересует. Он их не вспоминал уже
давно, давно...
А между тем, этот дом - такой родной и еще недавно такой любимый. Ведь и
дом и виноградник - родовое наследие. Он помнит, как еще старый дед заботливо
и благоговейно сберегал разрастающиеся лозы. А с покойным отцом он сам ходил
вместе по дорожкам и учился от него науке виноградаря.
Потом отца не стало, не стало и матери. Но виноградник остался
по-прежнему, и, кажется, стал еще дороже со дня их смерти, для сердца его,
Иуды. Там он забывал о своем сиротстве, там вспоминал о прошлом, там сладко
мечтал о будущем.
Несмотря на свои почти 30 лет, он еще не знал женщин. Он избегал не только
их ласк - их он не знал вовсе - но даже встреч с ними. И взоры, бросаемые
иногда ими на его стройное тело и некрасивое, но мужественное лицо,
обрамленное рыжеватыми волосами, всегда смущали его, и казались ему
нескромными и ненужными.
Как раз недалеко от его дома жила известная в округе женщина, привлекавшая
к своему порогу молодых и немолодых мужчин. Но Иуда проходил мимо ее дома с
отвращением, и когда однажды она, проходя, точно нечаянно задела его краем
одежды, он ответил ей глухим проклятием.
Но чем меньше Иуда знал женщин, тем больше он мечтал о них. И мечтал там,
в винограднике. Там любил он долгими часами повторять звучные стихи "Песни
Песней", и они опьяняли его своим сладким ритмом. Его воображению рисовались
картины мирной и радостной семейной жизни. Вот он, Иуда, вводит под свой кров,
тихую и покорную невесту, Реввеку или Рахиль, со смуглой кожей, с темными,
густыми, вьющимися, распущенными под прозрачным покрывалом волосами, с
длинными, опущенными ресницами. Он уже ясно ощущал, как оживится тихий покой
его дома и заструится, по освещенным солнцем горницам, новое тепло... Он
заранее наслаждался все растущим и умножающимся, как там, у далеких праотцев
Моисеева "Бытия", семейным счастьем, видел длинные ряды нисходящих поколений,
ласкал и целовал маленькие детские личики...
И когда каждый год, на Пасху, он приходил в Иерусалим, в храм на
поклонение святыне, его молитва была все о том же: об этом будущем счастье и
уюте, спокойном и мирном.
Может быть, потому он и любил эти ежегодные паломничества, что связывались
они в его сердце с этой молитвой.
Впрочем, конечно, он молился не только об этом. Ведь он был иудей,
настоящий иудей, трепетно и кровно любящий свой народ, его п
